Игрушки дома Баллантайн
Шрифт:
«Эвелин, я хотел объясниться».
— Вчера надо было объясняться, Роберт.
Слова даются Еве с трудом. Немеют скулы, наливаются слезами глаза.
«Я не хочу, чтобы мы расставались врагами».
— Мы расстаемся никем. Выйди, мне надо переодеться, чтобы проводить брата.
«Прости, что я был с тобой резок».
— Прощаю, — фыркает Ева. — Всё? Покиньте дамскую комнату, мистер Коппер.
Коппер закрывает за девушкой дверь, отступает на шаг.
«Послушай меня, девочка. Пожалуйста».
Ева отталкивает его, проходит к гардеробу, вытаскивает шелковые
— Я столько лет ждала, что ты обратишь на меня внимание. Я берегла себя для тебя, Роберт. И я была бы тебе образцовой женой — любящей, терпеливой, верной. Только вся беда в том, что мне двадцать один, а тебе — за восемьдесят. Тебе глубоко за восемьдесят, хотя на вид всего лишь сорок. Твоя душа истлела от старости, ты пережил все свои желания и веру в себя. Мой отец остается вечно молодым только потому, что они с мамой друг друга любят. А ты пустой. Механический придаток к старому военному дирижаблю, который никогда тебе взаимностью не ответит.
Хлопает дверь. Эвелин оборачивается. Она снова одна в комнате.
— Ты просто трус, — улыбаясь, выплевывает она в пустоту.
— Ева-а-а! — зовут ее близнецы во дворе.
Она быстро заматывает шелковым шарфом волосы и спешит на выход. Алан на крыльце целует маму, обнимает отца, забрасывает на плечо сумку.
— Ну, увидимся через неделю? У меня увольнение на День Независимости. Мелочь, что хотите на день рождения?
— Полетать на «Мнемозине»! — в один голос отвечают близнецы.
— Майор, возьмем балласт на борт разок?
Коппер кивает, салютует Брендону и быстрым шагом идет к калитке.
— Мисс Эвелин? — улыбается Алан.
Ева хватает его под руку, оборачивается к родителям:
— Я провожу брата. Мелкашки, вам задание: собраться на пляж. Вернусь — и купаться!
Втроем они идут по улицам Гринстоуна. Коппер впереди, не сбавляя шаг и не оборачиваясь. Эвелин и Алан следуют за ним. Молодой человек рассказывает сестре о своей девушке, Ева смеется слегка натянуто и старается идти с ним в ногу. Над увитыми диким виноградом двухэтажными домами летают чайки, у моста через единственную в городе речушку торгуют свежей сдобой с корицей и южными яблоками. Детвора в тени играет в пристенок, три девчонки лет пятнадцати увлеченно рассматривают афишу маленького летнего кинотеатра. У фонтанчика на вокзальной площади строгая старушка продает ванильное мороженое. Алан отлучается и быстро возвращается с двумя стаканчиками ароматного холодного лакомства.
— Я отсюда не уеду, пока мы с тобой не сядем, как в детстве, на край чаши фонтана и это не съедим, — говорит он и, улучив момент, пачкает нос Эвелин мороженым.
— До отправления поезда десять минут, — тревожится Ева.
— Майор взял билеты, не волнуйся. Ешь.
Пять минут на мороженое, две — добежать до своего вагона. Обнять сестру, поцеловать в щеку. Запрыгнуть на подножку и крикнуть, перекрывая шипение пара:
— Маму береги, страшилище! Увидимся через неделю!
Он кричит что-то еще, но поезд шумит, трогаясь, и Ева не может разобрать слов. Она просто
Ева бредет обратно через весь город, натыкаясь на людей, словно слепая. Ее окликает кто-то из старых знакомых, но она не замечает. Пустота внутри растет, и девушке кажется, что ее мир медленно осыпается в бездну. Она заходит на телеграф, звонит Этьену. И снова телефонистка сообщает ей, что к аппарату никто не подходит. Девушка сухо благодарит, опускает трубку на рычажок.
У калитки родительского дома Ева останавливается, закрывает глаза. Темнота за веками пульсирует, медленно вращается, словно багровый водоворот.
— Эвелин! — верещат над ухом близнецы. — Не спи! Купаться! Мы уже в купальных костюмах, смотри!
Она вздрагивает, заставляет себя улыбнуться.
— Чудесные кружавчики, Сибил. Уильям, у тебя плавки как у взрослого, прекрасно смотришься. Подождите меня минутку, я переоденусь, ладно?
В доме она собирает в пляжную сумку полотенце, крем и старую штору, заглядывает на кухню, берет из вазы на столе пять яблок. На обратном пути ее окликает Элизабет:
— Ева, возьми себе и малышам что-нибудь перекусить на пляж. Я тут в стирке вся, руки в мыле…
— Я взяла, мам.
— Ну-ка, постой. Посмотри на меня. — Элизабет вытирает руки о фартук, касается щеки дочери. — Что с тобой, родная? Что случилось?
— Все хорошо, мам. Взрослею, — без улыбки отвечает Эвелин. — Я пойду, ладно? И… мам, поговори с папой насчет мелкашек. Он знает о чем.
Песок течет из кулака тонкой струйкой. Ветер подхватывает песчинки, уносит куда-то. Ева набирает следующую пригоршню, медленно сыплет на ладонь. Море мурлычет громадным котом, манит ласково. Девушка равнодушно смотрит на серую линию горизонта между небом и водой.
— Ева-а-а! — кричат близнецы. — Ну Ева же! Посмотри!
Она нехотя оборачивается, глядит на песчаный замок, возведенный младшими. Сибил и Уильям машут ей руками, зовут к себе.
«Надо встать, — говорит себе Эвелин. — Надо подойти и посмотреть. Улыбнуться им. Сказать, что это самый красивый песчаный замок из всех, что я когда-либо видела».
Она встает, подходит поближе. Близнецы смотрят на нее настороженно.
— Отличный замок. Да…
Эвелин смолкает, горло стискивает болезненным спазмом.
— У-у-у… Нехорошо, — в голосе Уильяма отчетливо слышны интонации Алана. — Что делать будем?
— Играть? — с улыбкой предлагает Сибил.
Они с братом дуют друг другу на ладони, поднимая маленький вихрь из песчинок.
— Смотри, Ева!
Утихает ветер, впитываются в песок, исчезают волны. Скачут по водной глади два камешка-окатыша. Шлеп-шлеп-шлеп…
— Считаешь?
Двадцать девять, тридцать, тридцать один… пятьдесят… Поверхность океана застывает зеркалом, и со стеклянным звоном скачут по нему вдаль два камешка — черный с белой полосой и белый с черным пятном.