Игрушки дома Баллантайн
Шрифт:
— Не плакать, — соглашаются Сибил и Уильям.
С ревом заводится двигатель «железного коня». Этьен машет им на прощанье рукой, секунды — и он исчезает за поворотом.
— Пойдем… — вздыхает мальчишка.
Сибил переступает босыми ногами, морщится.
— Пятку ушибла, когда бежали, — жалуется она.
Брат усаживает ее на край тротуара, садится рядом. Девочка кладет ему ногу на колени, Уильям осматривает ссадину на пятке. Накрывает ранку ладонью правой руки, левой переплетается с Сибил пальцами.
— Сейчас у меня немного
К дому они возвращаются, бережно поддерживая друг друга под руку. Сибил идет ровно, Уильям слегка прихрамывает.
— Ой, папа… — испуганно ахает Сибил.
Брендон ждет детей у калитки. Они подходят, делают виноватый вид. Он подхватывает обоих на руки, относит в дом. В прихожей ставит на пол, смотрит на них ласково и качает головой.
«Пожалуйста, не делайте так больше. Я волновался».
— Мы же дома, — вздыхает Уильям.
— И больше мы так не сделаем, потому что Этьен уехал и не вернется, — шепотом говорит Сибил и отворачивается.
В восемь утра просыпается Эвелин. Находит подсунутый под дверь комнаты исписанный мелким почерком лист и картонную папку. Трет сонные глаза, зевает, возвращается в кровать. Откидывает занавеску, чтобы впустить в комнату побольше света и прочитать послание.
«Моя дорогая Эвелин. Прости, я не стал тебя будить, чтобы попрощаться. Иначе я не смог бы уехать. Ева, нам нельзя быть вместе. Я — это вудупанк, а вудупанк — это громадный соблазн и риск для тебя. Я не сумею тебя удержать и сберечь, Ева. Во время ритуалов ты становишься другим человеком. Страшным, властным, чужим, одержимым. Ритуалы для тебя превратились в наркотик. Я распускаю людей официально и прошу тебя не искать никого из нас. “Цветок тиарэ” теперь полностью принадлежит Агнесс Флетчер, я не буду мозолить тебе глаза в Нью-Кройдоне.
В папке — бумаги, оформленные на тебя. Лавандовое поле близ Гринстоуна теперь твое. Помнишь, ты спросила, что я могу тебе дать? Свободу, Ева. Без любви только она имеет смысл. Будь счастлива, моя Мадан. Прощай.
Любящий тебя, Э. Л.».
— С-скотина, — цедит Эвелин сквозь зубы. — Тварь трусливая! Предатель!
Дрожащими руками она комкает письмо, швыряет его на пол. Туда же летит папка с документами. Девушка мечется по комнате, натыкаясь на мебель, как слепая.
— Испугался, Легран? Я, значит, чудовище, да? Подменыш? — шипит Ева, кривя губы.
— Ева, что случилось? — испуганно спрашивает из коридора Элизабет.
Эвелин рывком распахивает дверь, предстает перед матерью в одной ночной сорочке, с лихорадочно блестящими глазами.
— Все хорошо, мама. Я теперь хозяйка большого куска земли и снова девушка на выданье!
Элизабет смотрит на дочь с тревогой, тянется пригладить взъерошенные черные волосы. Эвелин отшатывается, улыбается, как одурманенная.
— Что же вы мне раньше не сказали, что я проклятая, мам?
— Ева, родная, ну что ты такое говоришь? Что произошло? Вечером же разошлись спокойно,
— О чем же? — щурится Эвелин.
Элизабет растерянно хватает ртом воздух, ищет слова.
— Что ничего не меняется… ты наш любимый ребенок, Этьен тебя любит… Что ты не станешь больше…
— Не любит, мама! И никогда не любил, как я и думала, — давится горькими словами Эвелин. — Сбежал, как только подвернулась возможность. Мерзавец. Ничего. Он мне не нужен. Не нужен!
— Тише, не кричи, — умоляет Элизабет. — Успокойся, родная.
— Я спокойна, мам. Я даже рада, что не ошиблась в нем. Мне не нужен трус в качестве мужа.
— Ева…
— Ни слова не желаю слышать, мама. Ни слова больше о нем. Дай мне побыть одной. Я приведу себя в порядок и спущусь завтракать.
Она выходит, когда младшие уже допивают какао и доедают остатки лимонного пирога. Берет со стола нож и срезает под корень плотно заплетенную косу. Короткие пряди рассыпаются по щекам.
— Ева! — ахает мать.
— Меняю имидж, — невозмутимо отвечает Эвелин.
— Милая, ты ж ее десять лет отращивала…
— Я без волос перестаю быть твоим ребенком?
Элизабет поджимает губы, качает головой. Близнецы смотрят на Эвелин осуждающе. Она ловит их суровые взгляды, подмигивает заговорщически:
— А с кем я сейчас купаться пойду, кто-нибудь подскажет?
— С мамой.
— Сибил, ты чего такая мрачная?
Девочка встает из-за стола, брат тут же присоединяется к ней.
— Зачем ты все портишь? — спрашивают они в один голос.
Ева делает вид, что не услышала.
— Скорее собирайтесь! Мам, и ты. Идем купаться, а потом заглянем в магазин, прикупим мелкашкам ко дню рождения обновок. Мам, ну не смотри так. Хочешь, я тебе прическу такую наверчу, что полгорода помрет от зависти?
— Тоже ножом? — без улыбки спрашивает Элизабет.
Девушка убирает нож в ящик стола, пожимает плечами.
— Расческой и плойкой, конечно. Могу чуть-чуть подровнять ножницами. — Ева разжимает левую ладонь, в которой держит отрезанную косу и маленькую куколку вуду. — А, чуть не забыла. Сибил, держи игрушку.
Фигурка ложится в подставленную ладонь. Девочка тут же прячет ее в нагрудный карман. Уильям еле заметно улыбается.
— Сибил, пойдем одеваться?
— Отдельно! — успевает строго прикрикнуть Элизабет, прежде чем близнецы убегают на второй этаж.
В детской Сибил вытаскивает куколку из кармана, глаза сияют от восторга.
— Мы же его никому не отдадим? — спрашивает она брата.
— Конечно. Спрячь получше. Ева захочет его найти и сломать. Нельзя позволить.
— Надо носить с собой. Всегда-всегда. Тогда ничего не случится.
Мальчик кивает, достает из ящика стола жестяную коробку от леденцов. Девочка бережно укладывает в нее фигурку, поглаживая ее пальцем. Накрывает носовым платком.
— Спрячь. Вернемся — я сошью мешочек, чтобы носить на шее.