Игры без чести

Самарка Ада

— Поехали, давай, — вдруг тепло и тихо сказал Слава, как папа. — Ну?..

— Ой, ну ладно, — манерно, как она думала, под стать девчонкам, сказала Христина, — только быстренько. Выходя, они столкнулись у лифта с невысокой девушкой в длинном черном кожаном плаще и с высоким хвостом на затылке, которая странно посмотрела на них, и в самый последний момент Слава, даже не глядя на нее, вдруг бросил: «О, привет, Анжела, какими судьбами?»

Было такое впечатление, будто весь ресторан принадлежит им одним — в небольшом домике накрыли стол, официанты быстро приносили еду и тут же испарялись, не обращая никакого внимания на то, что многие сняли обувь и валяются на диванчике, покуривая кальян. Слава сидел все время рядом, отламывал кусочки хачапури и кормил ее, как маленькую. Потом заказали шашлычок, а сами пошли в пристройку, где разместились банные комнаты: помещение с душем, вешалками, диванчиком и собственно сауной.

В

застекленном зале, темном от облепившего окна снега, было две купели. И в какой-то момент в этом буроватом жарком полумраке, где все были голые, Христина почувствовала Славину руку у себя на спине, он растирал ее пот и шептал на ухо: «Молодец… хорошо потеешь», — потом рука вдруг соскользнула на грудь, потом снова на спину, на бедра, и она невольно раздвинула ноги, может, потому, что голова закружилась, а он уже мял ее двумя руками, и она как в бреду опустила голову ему на плечо, а он дышал ей в ухо что-то неразборчивое. Потом они вышли в звеняще тихий и прохладный зал с купальнями, опустились в ту, что была потеплее, и сидели там, обвив друг друга. Краем глаза Христина видела, как девчонки выходят из сауны в предбанник и бросают на них такие добрые, такие понимающие и ни капли не осуждающие взгляды, не задерживаются там и что-то тихо говорят друг другу, с совершенно спокойными интонациями, будто речь идет о погоде или еде.

49

Прошло два месяца, на протяжении которых Анжелика, оставив тяжелую и неблагодарную работу продавца мелкой бижутерии, жила с дочкой у Славы — в самом центре Киева (смотришь утром в окно и глазам не веришь, потому что там — сверкающая стеклом, кубически-барочная, со стеклянными лифтами, лоснящимися «Ягуарами» в витринах, с подсвеченными неоном эскалаторами «Мандарин-Плаза»). Время от времени Анжелика сопровождала Славу в гипермаркет «Караван» за покупками на всю неделю (лучшее мясо, печень трески, свежий лосось для дочки) и методично навещала по утрам и вечерам, мягко ступая и струясь темным шелком. Понятие «совместные выходные» у них отсутствовало, и даже говорить «совместная жизнь» получалось с натяжкой. Вышло так, что Анжелика обрадовалась как маленькая девочка, и на протяжении всего этого времени от чистого сердца готовила ему вкусные завтраки и ужины (когда он приходил) и убирала эту квартиру с любовью к каждому квадратному миллиметру, как не уберет никогда в жизни ни одна домработница, но Слава относился к этому с ненавистной беспечной индифферентностью, какой грешат многие представители среднего класса, и, если бы Анжелика не шла к нему первой, он не проявлял бы ровным счетом никакой любовной инициативы. Сперва Анжелика думала, что Славка просто из таких мужчин, которые живут одинокими по многу лет и чувствуют себя с женщинами не совсем уверенно — предпочитая порножурналы и неприличные сайты, и это и есть, собственно, самая сокровенная и страшная тайна их жизни. Славка даже выглядел так — чуть сутулый, немногословный, с высокими залысинами и рассеянным взглядом.

Но очень скоро ей стало ясно, что Славкина жизнь — сытая, гладкая, здоровая и спокойная, полная решаемых проблем, выездов с нужными людьми в рестораны, звонков, на которые он отвечал, приосанясь и с легкой улыбкой: «Здравствуйте, Виталий Евгеньевич, очень рад вас слышать», — и от этого спокойного, выверенного годами официоза сжималось сердце, ибо вот оно — вот, рядом, то, как она сама хочет жить, только так — но Славкина жизнь струилась как-то мимо нее, лишь обрызгивая и орошая. Анжелику начинала тяготить его совершенно не приспособленная для жизни с ребенком спальня в японском стиле, раздражала эта низкая кровать, которая и не кровать даже, а матрац какой-то, хотя Слава, о, это был единственный раз, когда он проявил какое-то участие по отношению к ребенку, сказав: «Почему же нехорошая кровать, если Амели с нее ночью скатится, то не ударится точно». И Анжелика смотрела на него с подобострастием, заглядывая в рот и соглашаясь.

Была еще одна комната, третья. Вообще-то номинально там находился Славкин кабинет, но, как у всякого холостяка, на самом деле там была свалка, что-то вроде большой кладовки с окном. Кроме сложенных стопками вдоль стен книг, еще из материнской библиотеки, горного велосипеда, каких-то допотопных мониторов, было что-то вроде импровизированного спортивного зала из двух тренажеров, на которых он занимался в лучшем случае, раз в два месяца, и гладильный пятачок — не заваленный ничем уголок с гладильной доской, вечно служащей подставкой для чего-то еще, кроме утюга, и где домработница, не имея права нарушать установившийся беспорядок, любила почему-то гладить, именно в этой комнате. Анжелика, ревнуя, говорила ей, что постельное и нательное белье не нужно гладить, так как обжигаются волокна и нарушается способность материи впитывать пот. Домработница говорила, пускай Слава сам решает, и это бесило Анжелику, она позвонила ему и стала

кричать в трубку, чтобы он «сказал этой бабе, что не надо гладить белье», у Славы шла какая-то встреча, он довольно сухо ответил, что занят и его все устраивает, менять ничего не надо. И тогда Анжелика допустила еще одну оплошность и завела разговор на тему переделки никому не нужного кабинета в детскую.

Они сидели в японском ресторане вместе в Вадиком, который вызывал у Анжелики острейшую антипатию, хотя вроде ничего плохого не делал, но бывает, что люди раздражают просто своим видом, чуть выкаченной нижней губой, тонкими запястьями, густо усеянными черными волосищами, и, конечно, безраздельной властью над Славой. Амели устроили с дорогой почасовой няней из агентства, и Анжелика готовилась к ресторанному выходу полдня, а потом оказалось, что «Якитория» — это просто забегаловка среднего уровня, хотя и посидели они там на сто долларов, но, с другой стороны, кто сказал, что сто долларов — это большие деньги? Анжелике было неприятно, что она слишком вызывающе одета — в вечерней блузке с голыми плечами, — когда за соседним столиком пара в джинсах и свитерах уминает такое же блюдо суши, как и у них, — самое дорогое из всего меню.

— Слава, давай наконец решим вопрос с твоим кабинетом, там можно было бы поставить стол для занятий, и я видела чудесную кроватку, это все легко разбирается, если что.

— Не думаю, что с его кабинетом имеет смысл что-то решать, — заметил Вадик, некрасиво выплевывая креветочный хвост.

— Слава, я не поняла… — как можно холоднее, приподняв брови и чуть прикрыв глаза, сказала Анжелика.

— А что не так с кабинетом? — нахмурился Слава.

— Ты считаешь, это нормально, что мы с ребенком уже два месяца спим на одной кровати? Я считаю, это ненормально, Слава.

— Жить в той конуре в Броварах с курящими гоблинами куда нормальнее, — хихикнул Вадик.

Анжелика с грохотом отодвинула стул, нижняя губа дрогнула, она ясно понимала, что, если сейчас убежит, никто за ней не погонится, но еще хуже было бы разрыдаться у них на глазах.

— Странные у тебя друзья, и странно, что ты позволяешь им так оскорблять меня, — сказала она и пошла в туалет.

И там, опустив крышку на унитаз, долго и горько плакала.

Чтобы придать какое-то практическое обоснование своему иждивенческому положению в гостях у Славы, Анжелика записалась на курсы французского языка во французском культурном центре на Горького и на бесплатные занятия по искусству икебаны — раз в две недели — при японском посольстве. Самыми трудными были те вечера, когда, словно дар небесный, Славка приходил домой часов в семь и, явно не собираясь никуда отчаливать, переодевался в белые спортивные брюки, доставал из холодильника пиво и садился перед телевизором с ноутбуком на пузе. Анжелика старалась незаметно прокрасться в «кабинет» и выключить там роутер — установку с антенной, обеспечивающую беспроводной доступ в Интернет. Ей казалось, что сигнал, пробивающий стены, не может быть безвредным, особенно, когда в доме находится ребенок, но у Славы имелись свои представления на этот счет, и отключать систему он не собирался даже ночью. Анжелика спрашивала, будет ли он ужинать, и, каким бы ни был ответ, на специальном подносе с ножками приносила ему в гостиную какой-нибудь еды, часто из двух или трех блюд. Славка ел, не глядя в тарелку, подставляя время от времени накрахмаленную льняную салфетку, чтобы не заляпать клавиатуру. Потом Анжелика мыла дочку, читала ей и укладывала спать, заходила в гостиную, в дверях выключая свет, и тогда, натренированный этим сигналом, Слава с некоторой ленцой откладывал ноутбук на безопасное расстояние и сбрасывал на пол диванные подушки, чтобы можно было уместиться лежа вдвоем.

И если бы в один из этих вечеров Анжелика рассказала Славе что-то о своей жизни, пусть даже с кукольно-удивленным выражением лица, которое она старательно создавала, точно дорогую маску, и которое так забавляло Вадика, пусть и с манерно-тихими интонациями, как она училась столько лет, чтобы говорить внушительно и страшно, не повышая голоса, — но если бы Анжелика рассказала ему хоть что-то из того, что роилось по ночам, жужжало темными конфетти у нее в памяти — может быть, их совместная жизнь и впрямь сложилась бы иначе.

Например, тот же фрик. У него были серые водянистые глаза, лицо немного вытянутое, с острыми скулами и тонким носом, высокими светлыми бровями. Такие лица бывают у поэтов и композиторов с тяжелыми судьбами.

Чем он занимался, Анжелика не знала. Но у него был стандартный набор — костюмы и рубашки от «Ermenegildo Zegna» и «Canali», часы «Ulysse Nardin» и так далее. Несмотря на опрятность и пижонистость, изо рта у фрика всегда неприятно пахло. Он коряво строил фразы, хотя изъяснялся очень хорошо, как интеллигент с двумя высшими образованиями, из тех, что всю жизнь прожили в столице. Создавалось впечатление, что фрик все время нервничает и во время их общения лихорадочно думает о чем-то еще.