Игры Фортуны

Кожемякин Михаил Владимирович

– Анхен, душка, не тревожь себя державными заботами, у тебя портится цвет лица! – развязано отвечал Бирон, небрежно приобняв всероссийскую самодержицу за широкую талию и нимало не заботясь присутствием особ двора. – Поверь, Брауншвейгский робок и безвреден, как ягненок. Ты ему хоть соломы в конюшне постели, но не гони от двора, а то цесарцы²¹ обидятся. С Веной нам ссориться не резон!

Антон Ульрих тоже услышал эти слова и только расстроенно всхлипнул длинным носом, чем окончательно убедил Аннушку в жалком состоянии своей мужественности. Перед дверями своих покоев она просто деловито отодвинула мужа в сторону, как докучный предмет мебели, и с треском захлопнула

створки перед его покрасневшим от огорчения сопливым носом. А потом упала на кровать и бурно разрыдалась.

***

Как бы Аннушка вынесла все это – и пытку венчанием, и последовавший тем вечером унылый праздник, и приторные поздравления придворных, если бы ни верная Юленька Менгден! Ночью, перед самым приходом мужа, разогретого вином и даже обретшего во хмелю некую долю храбрости, Юлиана помогла Аннушке выбраться и дворца и сбежать в Летний сад.

Утешая подругу, Юлиана целовала ей руки, плечи и даже губы, но Анна почти не обращала на это внимания: она считала, что такие поцелуи приняты между сестрами. Однако их уединению скоро был положен предел. Вездесущие дворцовые слуги быстро обнаружили их, после чего не замедлили явиться фрейлины с настоянием Юлиане немедля проследовать к императрице, а Анну с притворным почтением и отвратительными изъявлениями притворной зависти проводили к нелюбимому мужу. Для Аннушки это ночь была тягостна и неприятна, однако к утру она поняла, что обошлась малой кровью. Принц Антон-Ульрих был скучен, неприятен, но по крайней мере хорошо понимал, что значит отказ, и сразу отступался – из трусости ли, как показалось тогда раздраженной и несчастной Аннушке, или из иных, более благородных побуждений. После того, как его робкие попытки завести с молодой супругой беседу и даже неумело прижаться жесткими губами к ее ручке встретили холодное, но непреклонное сопротивление Аннушки, он забился в дальний угол и просидел там до утра на колченогом пуфе, согбенный и тщедушный, как больная птица. Кажется, он так и не заснул всю ночь, и утром, когда Аннушка наконец забылась тревожным сном, тихонько вышел, не говоря ни слова.

С Юленькой Менгден они встретились наутро – зализывать раны. У верной подруги щеки были покрыты багрово-лиловыми кровоподтеками, губы разбиты – видно, постаралась тяжелая длань государыни. Часовые гренадеры-преображенцы, луженым усатым рожам которых тоже частенько доставалось от начальства, сегодня смотрели на нее со своих постов с пониманием. Новобрачной было тяжело и тошно, а главное – безысходно. Она давно уже жила, как в тюрьме, но раньше принцесса была одна в своей камере, а теперь ей предложили разделить место заключения с совершенно чужим и ненужным человеком. Так что стало совсем невмоготу – душно и горько.

Анна и Юлиана сидели, обнявшись, на скамеечке под липами.

– Что мне делать, милая? – жаловалась Аннушка. – Видеть я этого Антона-Ульриха не могу!

– Он посмел обидеть тебя, дружочек? Да я его, позорника рода человеческого…, – вскинулась Юленька, которая, только что жестоко битая сама, вновь была готова драться и защищать.

– Успокойся, он не тронул меня пальцем, – вынуждена была признать Анна. – Но все равно… Быть с ним противно!!

– А давай убежим? – предложила Юлиана. – Я тебя украду и увезу…

Она всегда рубила сплеча, по-мужски. Решения принимала быстро и потом никогда ни о чем не жалела. Юлиана была из рода, прародителями которого считались тевтонские рыцари, и их воинственная натура проскальзывала в ней слишком часто. Ей бы меч в руки! Аннушка знала, что Юлиана в тайне берет уроки фехтования, но ей недостаточно изящных пасов с клинком, которыми развлекаются многие молодые дамы. Она выискала с Санкт-Питербурхе природного казака с Дона, чуть

не единственного на весь город. Он учит ее рубиться на кривых саблях и стрелять «из огненного боя» пешей и конной, а еще – ругаться на этом веско звучащем русском простонародном диалекте, который называют, кажется, «matom». И руки у подруги совсем не слабые, не женские. Сильные, властные, мужские руки…

Ах, если бы Аннушке быть такой! Впрочем, Юлиана прескверно танцует и в танце норовит сама повести кавалера, не следуя пристойному этикету и нарушая стройность бального ордеру. За что ей неоднократно доставалось от государыни, и самыми мягкими эпитетами было: «Не фрейлина, а чистый гренадер! Не девка, а мужик!» Впрочем, для самой Юленьки поносные государынины слова звучали чистой похвалой! Кто сказал, что женщина должна быть слабой? Как же Орлеанская дева, Иоанна д`Арк?

Однако Аннушку природа не наделила доблестями Орлеанской девственницы, и даже последнюю из них она принесла в дар обольстительному Морицу Линару.

– Куда нам бежать? Разве есть где-то нам приют? – вздохнула она. – Кто я? Теткина раба… Вон, цесаревна Елизавета Петровна по своей воле живет! Замуж не идет, делает, что хочет, амантов принимает, не таясь. Ах, как я ей завидую!

– Это рыжая Елисавет тебе завидует.! – утешала ее Юлиана. – Престол российский ведь твоему сыну, а не ей достанется. Родишь тетке сына – и все тебя оставят в покое. Позволят жить, как хочется! А Лизка с гульбой своей засидится в вечных девках, видит Бог!

– А, может, в вечных девках и лучше? – грустно заметила Аннушка. – Никто над тобой не волен… Ах, Юленька, как я на волю хочу! Но, видно, всю жизнь быть мне птицей в клетке!

– Одно только твое слово! – совершенно серьезно сказала Юлиана. – И я тебя увезу. Куда захочешь! Весь мир будет наш!

– Послушай! – Анна крепко сжала сильные, неженские пальцы подруги. – А может, есть в сих твоих словах резон! Не лукавила я, раба я, но ведь и рабы бегут! Увези меня к Морицу, Юленька! С ним я буду счастлива!

– К Морицу… – обиженно и разочарованно протянула Юлиана. – Да он о тебе и думать забыл, кобель саксонский!

– Ты ничего не понимаешь в науке Амура! – вспыхнула Анна. – И не смей так называть его! Он – рыцарь, он – самый лучший, самый нежный, самый любимый…

– А как же я, дружочек? – обиделась Юлия.

– И ты тоже будешь с нами, будем все вместе – я, ты и Мориц… – принялась объяснять Аннушка.

– Втроем? Интересный пассаж, – Юленька задумчиво склонила головку на плечо. – Однако даже при таком авантаже я не намерена делить твою любовь с этим… Линаром.

– Я не могу без него! И без тебя тоже не могу…

– Так не бывает. Выбирай! Или я, или – он, – потребовала Юлиана не терпящим возражений тоном.

– О чем ты, Юленька? – удивилась Аннушка. – Ты моя сестра названая, он – любимый…Ты у меня есть, и он… Нет, его нету-у-у-у!…

И она снова залилась слезами, наивно, как ребенок, ища утешения на груди более сильной и лучше знающей жизнь подруги. Но та вопреки обыкновению вдруг порывисто отстранилась и даже слегка толкнула Аннушку раскрытой ладонью – горячо, с гневом, с обидой.

– Не сестра я тебе, не сестра! – зло прокричала Юлиана, крепко топнув ножкой. – И думать забудь, что сестра! Не была, не есть, не буду! Не прощу!!

Она вскочила и побежала по аллее, вытирая слезы. На бегу она резко, по-мужски размахивала руками. Анна растерянно посмотрела ей вслед. Вскочила, с плачем побежала за ней, с отчаянием понимая, что Юлиану, такую сильную, такую стремительную, нипочем не догнать. Но та, как видно, сама хотела, чтобы ее догнали. Они горячо обнялись среди зеленых кущ и зарастающих травой дорожек, и так и стояли, прижавшись друг к другу.