Игры любвеобильных фей
Шрифт:
Тетя Маша кинула на девушку печальный взгляд, явно колеблясь, признаваться им или нет. Но потом все же воскликнула:
– Ох, не у меня, девочки, но правда ваша, случилось.
– Что-то плохое?
– Хуже некуда!
– Кто-то умер? Кто?
– У соседки моей внучок утоп!
– Когда?! – ахнули девушки.
– Как раз в тот день, когда вы в свое путешествие отправились, его к берегу и прибило. В ночь утоп, так выходит.
– Ночью? – переспросила Кира, ощущая где-то в груди странное распирающее ее чувство. – Да кто же маленького ребенка
– А кто сказал, что Пашка был маленький? – удивилась в ответ тетя Маша. – Совсем взрослый пацан. Выше бабки вырос. Да что толку, если ума в голове нет?
– Взрослый парень? – переспросила Кира.
Томление в груди стало совсем сильным. Девушка даже приложила к сердцу руку и внезапно ощутила под пальцами не привычно мягкую плоть, а твердое дерево. Сначала Кира даже испугалась, что это с ней такое, но потом вспомнила, что на груди у нее спрятана рукописная икона. Но икона словно внезапно начала жить своей собственной жизнью. Она стала горячей. И Кира даже не почувствовала, а поняла, что Богоматерь переживает совсем не светлые эмоции. Что-то ее огорчало, а может, и сердило. И кажется, Кира догадывалась, что именно.
– А как это произошло? Ну, что парень утонул в реке? Он был пьян?
– Да уж не трезвешенек, – вздохнула тетя Маша. – Любил Пашка за воротник заложить. Чего греха теперь таить?
– Значит, он напился, свалился в воду и утонул? Несчастный случай?
– Так оно и было. Следователь приезжал, бумаги заполнил. Он и сказал, что криминала никакого нет, обычный несчастный случай.
Вот и все. Казалось, надо бы успокоиться и дальше заниматься своими делами. Погибшему парнишке уже не поможешь. Да и в смерти его нету ничего необычного. Утонул человек. Жалко, конечно, но сам виноват. И все же Кира не могла успокоиться и принялась расспрашивать дальше:
– А родственники у этого Пашки были?
– Только бабка. Она ему и заместо отца, и заместо матери была. Ох, горе-горькое! Пашка хоть работник и никудышный, забор у них дыра на дыре, а бабку свою любил. Не обижал никогда. Все до копейки в дом тащил. Только невезучий он. Сызмальства таким был. Если, помню, пчелиный рой вылетит да через поселок пролетит, никого не укусят пчелы, один Пашка весь распухший ходит. Если в школе другие ребята нашкодят, отвечать всегда Пашке приходилось. Безответный он, вот как!
И тетя Маша вытерла слезы. По всему было видно, что ей невезучего Пашку очень жалко. И бабку его, оставшуюся на старости лет совсем одинешеньку, тоже.
– А похороны когда? – тихо спросила Леся.
– Да уж вчера и похоронили, – вздохнула тетя Маша. – Пока вы по лесу мотались, Пашку и схоронили. Я сегодня с утра к бабке Наталье собиралась, да так и не собралась.
– Бабка Наталья – это…
– Да, Пашка ее внук. Пойду я, пожалуй, девочки? Нехорошо у меня на душе как-то. Вы тут без меня справитесь?
– А можно мы с вами?
Тетя Маша взглянула на безмятежно спящего на печи дядю Колю и кивнула Верочке:
– Присмотришь за нашим гостем?
– Конечно, бабушка.
– Ну,
И положив кусок кулебяки в чистое полотенце, женщина направилась к выходу. Подруги, переглянувшись, поспешили за ней. Они чувствовали, что их приключения в этом поселке еще не закончились, а можно сказать, только начались.
Дом у бабки Натальи, и верно, был неказистым. С одного боку покосившийся, с другого осыпавшийся. Он смотрел на мир всего лишь двумя целыми окнами, а три других были заклеены прозрачным скотчем, чтобы треснувшие стекла не выпали наружу или, того хуже, внутрь дома, поранив находящихся там людей.
Впрочем, сидящей у разбитого окна пожилой женщине было ровным счетом все равно, что происходит и с ее домом, и с ней самой. Она была полностью погружена в свое горе. Черная косынка на голове прикрывала редкие седые волосы, черное платье криво сидело на оплывшей фигуре. И все же было в этой неуклюжей старухе какое-то внутреннее величие, какая-то таинственная загадочность, которую невозможно было уничтожить никакими силами.
– Баба Наташа, а это я, – произнесла тетя Маша, подходя к дому. – Пирожка тебе принесла.
– Добрая ты душа, Мария. А только зря пришла. Не хочу я есть.
– Ну, так я просто так посижу. Можно?
– Просто посиди, – согласилась старуха и вдруг с любопытством спросила: – А кто это с тобой пришел? Никак пришлые?
– Гостьи это мои. Я про них тебе рассказывала.
– А-а-а… Племянницы Колины. Ну-ну, проходите, девки. И зачем же вы вновь в наши края пожаловали? Снова вам клад Морозова покоя не дает?
Подруги отметили, что баба Наташа не такая уж и старуха. Пожалуй, она лишь ненамного старше дяди Коли и тети Маши. Но как плохо выглядит эта женщина! Тяжелая жизнь и горе состарили ее раньше времени.
А еще подруги обратили внимание на то, что отношения между этими двумя пожилыми женщинами вполне дружеские и даже по-родственному близкие, хотя вроде бы они друг другу и не родня.
– Так что клад-то? – повторила свой вопрос баба Наташа. – Не дается?
– Не дается.
– Но мы все равно ищем!
– Ну, ищите-ищите, – вздохнула старуха. – Долго искать будете, а только не найдете ничего. Да оно так и к лучшему.
– Почему же к лучшему, бабушка?
– А потому что старик Морозов не просто так свои сокровища собирал. Слово он заветное знал. Ему все недра открыты были. Вон она знает.
И кивнув в сторону безмолвствующей тети Маши, которая потихоньку сделала подругам знак, чтобы они не обращали на болтовню старухи особого внимания, баба Наташа продолжала:
– Все то, что в недрах наших уральских от людского глазу скрыто было, тоже старику Морозову открывалось по его прихоти. И хорошее, и дурное. А на клад свой спрятанный он заклятье наложил. Так и знайте! Клад тот нынче смерть пламенная стережет. И всякому, кто близко к тому кладу подойдет, каюк приходит!