Игры с хищником
Шрифт:
Он некоторое время зло и молча маршировал по тротуару, после чего сбавил шаг и слегка отмяк.
– Ладно, так и быть, – заключил почти благодушно. – С Махоркиными детьми я сам разберусь. Чтоб больше никогда и в голову не приходило играть с властью. Ты с Никитой завтра поговори по-родственному, пообещай уладить дело и отправь домой с миром. Остальное я сделаю. Но впредь запомни: почуют слабину – сожрут с потрохами.
Герой некоторое время опять шел молча и вдруг заговорил совсем другим, надорванным, сдавленным голосом, словно
– Эх, да это разве враг тебе, дядя твой из колхоза?.. Сейчас о другом надо думать. Не завидую я тебе, брат. Вы пришли к власти уже смущенные, неуверенные, слабые. Леня кадры-то по себе подбирает, чтоб, не дай бог, кто не вырвался вперед, чтоб в любой момент подмять можно. Чую, увидите вы побольше, чем мы в войну увидели. При вас и рухнет Советская власть. Уж поверь мне, знаю я своего... однополчанина. Не удержать ему вожжей, а волки уже нагоняют, окружают со всех сторон. Они уже всюду, неуловимые, бесшумные, скалят зубы. Сдадут власть как по команде. И ни один коммунист не выйдет против них с пулеметом. Потому что ни один не знает, в кого стрелять. Партии уже нет, Сережа. Есть игра в нее...
От этих слов вдруг ознобило голову, и волосы шевельнулись под кепкой. Это напоминало бред нездорового человека, или, как раньше говорили о таких, дескать, заговариваться стал, когда вполне разумное соседствует с безумным. Должно быть, Герой сильно переживал свою отставку и нервы не выдержали...
На другое же утро Сергей Борисович послал за Никитой и, дабы тот не мелькал по коридорам и приемным, встретил на улице и сказал коротко:
– Езжай домой. В течение трех дней вопрос решим.
– Вижу, признаешь родню, – оценил тот.
– Где Антонина?
– Утром на работу ушла.
– Ладно, готовься, скоро в гости приеду.
Никаких заданий органам он не давал, но когда начальник УВД пришел на совещание, то показалось, смотрел как-то особенно – понятливо, что ли. Ближе к вечеру Сергей Борисович перешел в кабинет облисполкома, прождал Антонину до восьми, наудачу набрал свой домашний номер и услышал ее голос.
– Ты дома? – не поверил своим ушам.
– Да... Вы сказали дома сидеть.
На улице было темно, поэтому он непроизвольно переходил на крупную рысь и всякий раз сдерживал себя.
Она встречала его, как жена, в передничке, под которым было новое, из искристого крепдешина, платье с глубоким вырезом. В дверном проеме маячил накрытый стол...
И он спросил, как муж:
– Ты где была вчера?
– Брат приехал, вы же знаете... В общежитии.
– А платье?..
– Никита подарил... Сказал, ходишь в обносках, работаешь поломойкой.
Он устыдился, что не подумал купить ей что-либо из вещей или денег дать – текучка замордовала...
– Прости, – повинился и обнял ее. – Я переживал, искал...
Он улавливал ее дыхание и не ощущал того волнующего, ошеломляющего запаха ацетона.
Но теперь не радовался этому.
За
– Давай выпьем?
Она что-то заподозрила, насторожилась, подчеркивая тем самым свою природную прозорливость, и одновременно попыталась скрыть это.
– Давайте, – отозвалась с интересом.
Он выпил до дна, клюнул что-то вилкой.
– Скажи мне... Ты помнишь, как вы жили в Коростах?
– Не помню... Мне года не было, когда уехали оттуда.
– А кто твой отец?
Она помялась, смутилась.
– Папа у меня очень старый... Вы не поверите – девяносто семь лет. Он поздно женился на маме.
– А маме?
– Пятидесяти нет...
– Они рассказывали, как поженились?
– Однажды я слышала... Мама сильно болела, и отец вылечил... Почему вы спрашиваете?
Сергей Борисович пропустил этот вопрос мимо ушей.
– Ты знаешь фамилию своей мамы?
– Махоркина...
– Другую никогда не называли? Например, Виктория Маркс?
– Даже не слышала... Вы так спрашиваете, как будто...
Он не дал договорить.
– Мама называла отца – Сыч?
Антонина вытянулась, удивленно расширила глаза.
– Называла... И сейчас иногда говорит: «Сыч старый, что бельма выкатил?..» Это шутя. Мама его до сих пор сильно любит.
Уходя от ее пытливого взгляда, Сергей Борисович еще выпил коньяка и взял руку Антонины.
– Я должен это сказать... Твой папа – это мой родной дед, по отцу. И получается, ты моя тетя. А я – твой племянник. Так что ты можешь говорить мне «ты».
Она выдернула руку и, качнувшись назад, чуть не опрокинулась вместе со стулом – Сергей Борисович удержал в последний момент.
– Что вы такое говорите?!
– Вчера Никита подтвердил. Мой папа – твой брат.
Антонина убежала в спальню, закрыла за собой дверь. Он же посидел с опущенной головой, выпил коньяка и пошел следом. Она лежала на кровати лицом вниз и плакала – дрожала узенькая спина под крепдешином, и в полумраке казалось, что волосы не разбросаны, а стоят дыбом. Сергей Борисович включил настольную лампу, присел рядом, погладил голову и ощутил приступ жалости, но утешить ничем не смог – не было слов.
– Ты меня хочешь бросить? – с каким-то вызовом, сквозь слезы спросила она. – А сказку обещал!
– Не получилось сказки...
Она вскочила – волосы растрепаны, мокрое лицо перекошено в неожиданном яростном гневе.
– Затащил на квартиру, изломал всю, как зверь голодный! Синяков наставил, изнасиловал... На, смотри! До сих пор не прошли!
Подняла подол и показала бедра с синими пятнами.
Это были его пальцы...
– На спине показать? Как ты когтями вцепился? – продолжала Антонина. – Не женишься на мне, да? Из-за родства?