Игры сердца
Шрифт:
Что значат эти последние слова, Нелька не поняла. Ей представилась странная игра вроде волейбола, и сердце вместо мяча… Вот это уж точно глупости какие-то!
Но пройти пять километров на лыжах – это показалось ей заманчивым. То есть не пять, а десять, надо же еще обратно вернуться. Да какая разница! Даже то, что она самым приблизительным образом представляет, как ходить на лыжах, не выглядело существенным препятствием.
Две пары лыж нашлись в сенях; Даня вынес их на улицу. Пока он натирал их лыжной мазью, Нелька, стоя рядом, с удовольствием втягивала носом воздух: мазь пахла хвойной
– Ботинки тебе великоваты будут, – сказал он. – Придется газет натолкать.
Ботинки-то Нелька надела и зашнуровала, а вот лыжные крепления… Она вставила в них ботинки и пыталась понять, как защелкиваются эти гнутые железки, но что-то никак сообразить не могла.
– Так ты на лыжах никогда не ходила! – заметив ее манипуляции с креплениями, догадался Даня. – Нет, тогда в Тавельцево не пойдем. Если не умеешь, то пять километров – это для первого раза слишком далеко.
– Почему это не пойдем? – Нелька так рассердилась, что чуть ногой не топнула, да побоялась, что ботинок свалится. – Мало ли чего я не умею! Научусь. Ты же научился. Сам говорил, кто ты был бы, если б за двадцать восемь лет печку не научился растапливать. А мне восемнадцать уже! Пойдем, Дань, а? – поняв по его взгляду, да и по всему его виду, что возмущаться бесполезно, жалобно попросила она.
– Ладно, – сказал он. – Хочешь рискнуть – рискнем.
Хочет ли рискнуть он сам, отправляясь в поход с такой спутницей, Даня не уточнил. Он присел перед Нелькой и защелкнул крепления на ее лыжах.
Глава 9
– Широка страна моя родная. Много в ней лесов, полей и рек, – заметил Даня.
Лесов между Чудцевом и Тавельцевом как раз не было. А вот поля тянулись просто бесконечные. Или это были луга? Но что бы это ни было, а преодоление бескрайней снежной целины, даже притом что Даня прокладывал лыжню, вымотало Нельку так, что перед глазами у нее плясали блестящие мушки. Она изо всех сил старалась, чтобы Даня не заметил, как сильно она устала.
Но он заметил, конечно.
– Садись, Нель, – сказал он.
– Куда?
Нельке показалось, что вместо вопроса из ее рта вырвался какой-то жалобный писк.
– На ветки. Их хоть и мало, но пять минут отдохнуть – хватит.
Говоря это, Даня ломал голые ветки кустов, росших у маленькой заледеневшей речки, к которой они как раз подошли.
– Может, не надо? – спросила Нелька. – Мы, может, скоро уже дойдем?
– Мы уже почти дошли, – сказал он. – Вон твое Тавельцево, за рекой. Но отдохнуть тебе все-таки надо прямо сейчас. Пройдешь еще немного, и поздно будет. А доставка на историческую родину твоего трупа не входит в мои планы.
Нелька поневоле хихикнула – очень уж смешно он это сказал – и, отстегнув лыжи, с удовольствием уселась на ветки. Даня стоял перед нею, опираясь на лыжные палки. По его виду не было похоже, чтобы он хоть капельку устал.
«Представляю, что он обо мне думает, – потихоньку вздохнула Нелька. – Сто раз уже, наверное, пожалел, что со мной связался».
Впрочем, догадаться, что думает Даня, было невозможно; это она уже поняла. А вслух он не говорил ничего. Ну да, правда, и молчать с ним было так же легко, как разговаривать.
Они
– Дань… – вдруг сообразила Нелька. – Так это же наш сад! То есть не наш, а… В общем, тот самый сад! Он большой и прямо к реке спускается. Ну точно, это он! А в саду дом стоит. – Она вскочила с веток, даже на цыпочки привстала, даже подпрыгнула. И завопила: – Есть дом, есть!
Нелька и сама не понимала, чему уж так сильно обрадовалась. Она в самом деле забыла тавельцевский дом почти напрочь. Столько всего интересного происходило в ее жизни, и что ей было вспоминать какие-то деревья и кусты, какой-то старый дом, пусть и не по-деревенски просторный, и полный таинственных звуков – именно таким его сохранила цепкая Нелькина память…
– Его шифером перекрыли, – вглядываясь в смутные очертания дома, проговорила она. – А была такая красивая крыша! Много-много тоненьких дощечек, я забыла, как они называются.
– Дранка, – сказал Даня. – Ну что, пойдем?
Нелька снова надела лыжи, и они перешли через реку, потом поднялись от берега по склону и пошли по той самой, еле угадывающейся между деревьями и кустами тропинке через сад.
Даже сейчас, зимой, было видно, как сильно он запущен. Нельке стало грустно, хотя, казалось бы, что за дело ей до чужого сада, о котором она и думать забыла?
Было всего три часа дня, но уже начинало смеркаться. Дом виднелся в глубине сада темными загадочными очертаниями.
– Не похоже, что здесь кто-то живет, – сказал Даня. – Или это летний дом?
– Да нет, не летний, мы весь год жили, – вспомнила Нелька. – Топили углем, то есть Таня топила. И было очень тепло.
– Ну да, здесь котельная, – заметил Даня. – Вон она сбоку пристроена. Но никаких признаков жизни не наблюдается.
Никаких признаков жизни они не заметили и вблизи, когда подошли к самому дому. Нельке почему-то стало страшно смотреть в безнадежную тьму его окон…
– Пойдем обратно, Дань, а? – жалобно сказала она. – Как на кладбище здесь…
Только сейчас Нелька вдруг поняла, что значили его слова о том, что с сердцем не играют. Пока шли через луга, она, несмотря даже на усталость, много чего успела напридумывать – что почувствует, когда увидит этот дом, как представит себе жасмин цветущим, стоя возле голых кустов… А в действительности все оказалось совсем иначе – резко, сильно, как-то… пронзительно. И непонятно. Как голые ветки деревьев, которые перечерчивали быстро темнеющее небо ничего не значащими сплетениями линий.
Даня бросил на нее быстрый взгляд и не стал спорить.
– Сейчас обратно пойдем, – сказал он. – Только отдохнем все-таки. Ты же еле дышишь, Нель.
Он как-то углядел неподалеку от дома лавочку, очистил ее от снега, в котором она утопала почти полностью, усадил на нее Нельку и сам сел рядом.
– Не холодно тебе? – спросил он.
Нелька покачала головой, и он больше ничего не стал спрашивать.
Они сидели в молчании ровно до той минуты, пока ей в самом деле не стало холодно. В ту самую минуту Даня встал и сказал: