Игры судьбы
Шрифт:
терпел. Старшие дети уже жили отдельно, самостоятельно. Из подростков оставались только Осип, Арсений, Зоя и я, самая маленькая.
Меня отдали в семью брата Севастьяна, только он повторит родительский подвиг – у него родится десять детей. Жена его, Анисья Яковлевна (отец – Жигульский Яков Ионыч) была золотой человек! И несчастный. Каждый год она рожала детей, но большинство умирали – легко ли хоронить детей? Выросли только Вася, Валя и Оля, я у них воспитывалась до двадцати трёх лет. Пока была маленькая, нянчила младших детей, пасла гусят, выполняла посильную работу по дому и на огороде. Когда в праздники
посылала нас, детей, в церковь, помолиться. Мы отстаивали всю службу, а когда возвращались, на столе нас уже ждало угощение: варёное мясо, картошка, сдобные калачики, блины, еды хватало на всех.
Когда наступало тепло, закрывали дом на замок и на всё лето отправлялись на пашню. Там у нас в лесу домик стоял, а как хлеб уберём – снова возвращались домой. На огородах выращивали всю мелочь, запасали на зиму, хранили в погребах. Лёд, запасённый с зимы, сохранялся в погребе всё лето.
От времени Октябрьской революции память сохранила одну картину. Как-то я вышла во двор, а там мёртвые люди лежат, наши односельчане, мужчины, человек десять, все голые. Белые или красные – не знаю, ведь мне было лет пять. В том же году мобилизовали моих братьев, Ксенофонта и Ивана. Больше мы их не видели. У Ивана к тому времени был четырёхлетний сынишка Вася, а Ксенофонт ещё не был женат.
В 1934 году братья Севастьян, Арсений и Осип переехали жить в Петропавловск. Купили насыпной домик на углу улиц Хлебниковской и Горького. Арсений устроился на мельницу Полякова, слесарем. Познакомился с Марусей, поженились. Немного погодя, когда мне исполнилось восемнадцать лет, я тоже приехала в Петропавловск и устроилась на ту же мельницу. Большие сита называют рассева, я следила, чтобы они бесперебойно работали. Так до 1940 года и работала на мельнице, рабочей.
Молодая была, как время тогда проводили? В субботу, воскресенье обязательно ходили в парк. Там повсюду строго следили за чистотой, были красивые статуи, клумбы с цветами. Цветок сорвать – упаси бог! Тут же подойдёт милиционер, строго выговорит и оштрафует. Милицию тогда боялись как огня – ОРГАНЫ! Ведь молодёжь в городах – это дети сосланных, раскулаченных, да и в городе у каждого есть знакомые – осужденные, сосланные, а то и расстрелянные знакомые.
В городе было два кинотеатра – «Ударник» и «Октябрь», да в парке – летний кинотеатр, танцплощадка, зоопарк, цирк. Весной в парке бушевали черёмуха, сирень, а воздух был такой, что голова кружилась! А, может, от молодости кружилась. Подружка у меня Шура была, жили по соседству. Ухажёры случались, но чаще натанцуемся – и домой, иногда кто-нибудь проводит. Так я познакомилась со своим ровесником, Сашей Михайловым. Интересный, чуть повыше меня, стали дружить. Как-то пригласил он меня в кинотеатр «Ударник», пошли, а билетов не достали. Саша предложил:
– Пойдём, сходим к моему другу!
Я согласилась, пошли. Идём по улице ЛАГЕРНОЙ – теперь СОВЕТСКАЯ называется(!). Долго идём, до конца, я уже сердиться начала. А оказалось – он хочет меня с матерью познакомить, домой к себе ведёт! Приняли меня хорошо. Татьяне Митрофановне, его матери, я, видать, понравилась, потому что скоро Саша пришёл к моему брату Севастьяну, у которого я жила, свататься. Брат был не против, только говорит:
– Такая беднота и вы, и мы, какая свадьба? Так живите!..
Но
– Поля, Сашу вот-вот заберут в армию, сходите, распишитесь! Хоть шесть процентов бездетных, как у холостяков, высчитывать не будут!
Мы сходили, расписались, ЗАГС был тогда во дворе Главпочты, Сашу вскоре и забрали. В это время формировали 314-ю стрелковую Панфиловскую дивизию, и он ещё месяц в городе жил. Поселили их в казармах на территории горвоенкомата, за парком, видеться с родными не разрешали, так целый месяц и жили. Быть рядом – и не повидаться, может,
в последний раз? В какой-то выходной я приоделась и пошла. Идти далеко – от 3-й Горбольницы до Горвоенкомата – самую длинную улицу из одного конца города в другой! Притормозила попутная машина с цистерной, оказалось, нам по дороге. Так и получилось, что мимо часового я проехала в машине, беспрепятственно, прямо на территорию военкомата! Хожу по территории, озираюсь, где искать Сашу? Подходит ко мне сержант:
– Кто вы такая? Что здесь делаете? Почему без пропуска? Сейчас же уходите! – обидно, а что поделаешь, ушла. Ещё обиднее было узнать, что В ЭТО ЖЕ ВРЕМЯ Саша искал меня. Отпросился, пришёл домой, а меня нет… Так он и не узнал, где я была в это время, скоро их отправили на фронт.
Семья мужа ко мне относилась очень хорошо, исключительно! Вот когда только я узнала, что такое МАТЬ. Утром свекровь зачастую старшую невестку разбудит корову доить, а меня жалеет. Татьяна Митрофановна на фронт
проводила двух сыновей, мы ждали писем, надеялись на лучшее.
Мой Саша прислал несколько писем, а в 1942-м году пришло извещение: «Пропал без вести под Ленинградом». А про Павла, его брата, вообще ничего не написали, не сообщили – где он был и что с ним стало. Жену его Катей звали, вот и расти, Катя, вашего с Пашей сына сама! Все войны начинают мужчины, женщин не спрашивают. Дело женщин, считают они, рожать и выращивать сыновей, которых государство растить не помогает, а забирает на войну в любое время. Так было всегда, разве это справедливо?
Когда Саша уехал, я почувствовала, что беременна. Не решилась я рожать! Сама от всех завишу, ещё обузой с ребёнком на чью-то шею повеситься. Тогда все жили бедно, ели впроголодь, а одевались и вообще кто во что попало. Думаю – вернётся муж, наладится жизнь, ещё дети будут.
Тогда аборты запрещались, знакомая врач-хирург Клавдия Григорьевна, тем не менее, мне сделала. Свекровь упрекнула: «Родила бы, разве бы мы не помогли?». Но дело уже было сделано. Только через несколько лет мне врачи скажут, что детей у меня уже не будет никогда…
А пока я надеялась, что муж найдётся. Так бывало с некоторыми солдатами после их пропажи. Стала работать буфетчицей на Старом элеваторе, потом – торговать пивом. Утром прихожу на пивзавод, отчитываюсь за вчерашнее, сдаю деньги, снова выписываю пиво. Во время войны сначала одну-две бочки давали, потом стали три-четыре на день
Давать, везу их на телеге на торговую точку. Что скрывать, бывало, и «навар» приличный имела. А бывало, наоборот – подбежит какой-нибудь нахальный военный без очереди, сунет ведро и деньги комом: