Игры судьбы
Шрифт:
КОМАНДОВАТЬ Я ЛЮБИЛА
«На майдане народу много, а один голова» (укр. пог.)
Так пела молодая здоровая женщина, укачивая младенца, такой и запомнила свою мать Шура, сидевшая в это время на печке. Вокруг неё жались остальные дети – мал мала меньше. Ждали отца семейства, который из города Петропавловска, где они жили, поехал на три дня в Корнеевку за продуктами. Только в деревне их можно было достать, это был тяжёлый
1920 год. А песня оказалась пророческой. Когда после удачной поездки вернулся довольный отец – удалось добыть полмешка муки – кормить было некого, даже дом уже стоял заколоченный. Холера унесла жену и двух детей – половину семейства. Так Шура в семь лет осталась сиротой. Сначала пожила
в семье старшего брата Гриши, который уже работал кузнецом в депо на железнодорожной станции и был женат.
– Жена брата, Паша Коржова, сильно меня любила, ленточки в косички заплетала. А потом отец женился, увёз меня к новой жене, в деревню – вспоминает Александра Никифоровна Козлова. Мы с ней живем в соседних пятиэтажках, в 20-м микрорайоне Петропавловска, сидим во дворе на лавочке, беседуем.
– «Городская вошь, куда ползёшь?» – дразнили её дети мачехи в Архангелке, куда они с отцом переехали из города. Дразнили, только недолго. И маленькой Шура умела постоять за себя, бойкая была. Как-то накинулась на обидчицу, дёрнула за ухо – вырвала серёжку. Кровь, крики! Отца дома не было, ей грозила расправа, но Шура твёрдо решила не давать больше себя в обиду, и… сбежала!
– Иду я по дороге, плачу, – вспоминает Александра Никифоровна. – Едет дед на быках: «Дочка, садись. Куда ты?». «В город!» – и всё ему рассказала. «Миленькая, мы с бабкой вдвоём, айда к нам жить!» – говорит старик. «Как же, дедушка, у меня ведь отец есть!». Довёз меня незнакомый дед до Петропавловска, помог знакомых найти, Михайловых. Жили они в казённом доме на улице Пушкина – Пролетарской. Вымыли они меня, утешили, через некоторое время здесь отец меня и нашёл. Немало ещё
всякого натерпелась Шура – и милостыню просила, и пухла от голода, и много ещё чего другого, а характер всё-таки имела боевой!
Когда немного подросла, отец стал её брать с собой в качестве работницы – ходил внаймы, ни от какой работы не отказывался, надо было выжить. В то время целыми семьями вымирали от голода, а он всегда умел заработать, был трудолюбивым и находчивым, Никифор Ильич Капустин.
Так, одно время подряжался строить людям саманные кузни, целых восемь кузен построили они вместе с дочерью!
– Потом отец поселил меня на квартире в Явленке, снял в аренду сарай и стал агентом по заготовке мяса. Он закупал по деревням молодых свиней, поросят, – продолжает рассказ собеседница. – Моей обязанностью было их доращивать, штук по сто свиней бывало! Мне в то время было 15 лет.
Работы, тяжёлой работы, свалилось много на мои детские плечи, но выросла я, вопреки всему, здоровой, сильной.
А я стала жить в городе, нанялась нянькой в семью прокурора – жили они напротив кинотеатра «Ударник». Потом – у военного комиссара Ивана Тарабанова, жена его учительницей была. Стала я нянчить их дочь Ниночку, привязалась к ним. Хозяева целый день на работе, а я дома – мою, стираю, варю. Когда их в Семипалатинск перевели, поехала с ними. Дядя в дивизион утром уходит, тётя – в школу, я – за хозяйку. Растоплю печь, напеку хлеба, булочек, еды всякой наварю. Придут хозяева вечером – а у меня чисто, тепло, пахнет вкусно, и Ниночка уже спит. Нацелуют они меня, нахвалят, а я радуюсь.
Пойдём гулять с Ниночкой в город, я – как барыня: платье шёлковое, юбочка в складочку, туфли лакированные, волосы кудрявые – завивалась. И стало мне семнадцать лет. С подругами иду в парк гулять, а то и в театр – ОТЛЁТ была! Спортом, кроме прочего, занималась – АЛИТБОЛОМ, на коньках, лыжах каталась, пела в самодеятельности, выступала в клубе. Все говорят: «Ну и молодец, эта Шура Капустина!» – продолжает рассказ Александра Никифоровна. И влюбился в меня молодой лейтенант – Иван Горбань, интересный парень! Когда поехал в Алма- Ату на учёбу, обещала его ждать.
Пошли мы однажды с Ниночкой на базар, купили большой арбуз, катим его катком по дороге. А на площади казахов мно-о-го лежат на земле – голодные, вшивые, грязные,1932 год был. Тогда государство боролось за их оседлость – с кибиток сняли, а чем жить – не сказали. Русского языка не
знают – куда идти, кого просить?.. Подошёл ко мне один с корзиночкой, толкует, мол, кушать нечего! Повела его домой, положила ему в корзину горячего хлеба – прямо из печи, крупы всякой, арбуза отрезала. Он обрадовался, сразу съел булку хлеба – и умер на моих глазах… Лежит прямо у дома, я плачу. Тут дядя приходит с работы, я ему всё рассказала.
– Ага! – говорит дядя, – Теперь тебя посадят!
– Пусть саджают, – говорю, – мне человека жалко! – позвонил куда-то дядя по телефону, приехала машина, труп забрали…
Мне двадцать лет… Стала я просить отпустить меня в Петропавловск – по тяте соскучилась. Хозяева не хотели отпускать: «Как же ты жениха ждать будешь?» «А мы перепишемся», – говорю, попрощались. Приезжаю в Петропавловск, и узнаю, что тятя умер. Опять я к тёте Шиме Михайловой —
она работала уборщицей рядом, в НКВД.
– Мы тебя не бросим, – говорит она, – живи, сколько хочешь! – три года прожила у неё. Вокруг – военные… Как-то 7 ноября была приглашена в драматический театр. Ну, как всегда раньше бывало, состоялась торжественная часть, концерт, потом – танцы. За мной старший лейтенант приударил, мне он не понравился – корявый после оспы, да ещё картавит,
я убежала. Однажды сидела с гитарой в руках на лавочке за воротами,
пела – жила я по-прежнему на Пушкинской, около здания НКВД. Мимо шёл парень, присел рядом: