Иисус Христос или путешествие одного сознания (главы 1 и 2)
Шрифт:
Павитрин неотступно следовал за мной в течение всей поездки на Сахалин. Я уже так привык к его присутствию, что стал проговариваться близким по поэтому поводу. Его внушения стали настолько сильны для меня, что я предпочел купить куртку на его стиль, чем ту, которую убеждал взять меня Боря, говоря, что эта убогая.
– Эту куртку мне указывает взять Павитрин, и я не хочу с ним спорить, - сказал я Боре, вызвав у него недоумение.
– Пусть будет так, - сказал он, удивившись. Я же чувствовал, что если я возьму другую куртку, то меня не оставят сомнения, подобные Павитринским: "Правильно ли я поступил?" Проблема что и как делать всю жизнь была его проблемой. Указал же мне на нее он тем, что из глубины правого полушария, правого глаза, как будто что-то ткнуло мне на нее, и мой взгляд выхватил из висящей одежды фасон и цвет, любимый Павитриным. Структура в голове сработала сама, а я ей подчинился. Разговаривая с Зиной - Бориной невесткой, я раз прочитал ее мысли, когда она ожидала Бориса, обещавшего заехать за мной, гостящим у Зины и Славы.
– Ты опасный человек, - сказала она.
– Я не опасный, - обиделся я, вызвав у нее смех. Когда она выходила в соседнюю комнату, что-то живое, по форме
– Кто что хочет делать со мной - тот то и делает. А я ничего не могу поделать с этим". Когда я летел с Сахалина, у меня из груди опять вынырнуло нечто и, осмотревшись по сторонам и посмотрев в иллюминатор, нырнуло назад в грудь. Мое тело и голова были окружены просторной прозрачной оболочкой, напоминающей скафандр, и эта сущность выныривала в промежуток между телом и ней. Сзади же на голову наползала масса, подобная той, которую я видел в гостях у родственников и после похода в гости к Павитрину 3 января. Но сейчас я был уверен, что это Зина слушает, с какими мыслями о ее гостеприимстве я остался. Я ежился, несмотря на то, что к ее гостеприимству нельзя было даже придраться.
Я уже давно начал замечать, что часто восприятие людей и мира у меня не такое, как у них, не классическое. Иногда это наблюдение вызывало целое состояние - да кто я в конце концов - дурак или нормальный? Но никто, в том числе и я сам, не мог мне дать ответ на этот вопрос. А границы здравого смысла в действиях, которые раньше были критерием моего ума, теперь с верой в мудрость, правящую миром и моим сталкиванием с многомерностью мира делали расплывчатыми те границы. Лично мне не нужно было ничего, так как у меня практически было все, как и потому, что вся мораль социализма вместе с духовной направлены на отказ от материальных благ душой. Необходимое же для жизни я не хотел ни хватать, ни пробивать и брал только то, что она давала. Но прежде, чем делать новые шаги, в том числе и те, которые мне полагались по законодательству, я останавливался в раздумье - а надо ли мне это? Все новое, если оно не было для меня насущным, я начинал со скрипом и вздыхал облегченно, лишь когда оно оставалось за моими плечами.
Однажды выполняя коллективную работу - побригадный чертеж одного графика - я сидел между моими сокурсникамиками - Сашей Бабушкиным и Светой Барановой. Они вычисляли размеры таблицы, рисунок графика. Что касалось меня, то я пытался делать то же, что и они. Но я не мог свободно оперировать головой, точнее цифрами, закладываемыми в нее и фактами, выводимыми из них. Оперировать быстро для этой работы, а не вообще. Но сначала я этого с минуту не замечал. Я сидел на стуле, а они стояли по бокам от меня. Каждый из нас активно вносил предложения по поводу того, как лучше построить график, делился своими знаниями, которые у каждого, понятно, были направлены на одну волну. Внезапно я увидел, что все мои озарения обязаны Сашиному мышлению, просто я его опережаю, прежде, чем он открывает рот сказать о своих идеях. Почти то же самое у меня происходило и со Светой. Я стал сдержанней, чтобы не создать неудобное положение, но собственно моя голова продолжала работать в прежнем режиме, и из открытых мои озарения в унисон с Сашиными стали непроизвольными. К своему ужасу я начал обнаруживать, что делаю с ним синхронные движения головой и телом, когда вместе с пришедшей мыслью он перемещал внимание на другой конец графика. Я вообще смутился и не знал, что делать. Может быть, я своим полем отбил у них желание работать, передав им желание оставить эту работу на потом, но к моему великому счастью они решили разделить работу каждому члену бригады, а саму работу делать дома.
Вместе с тем сам процесс обучения традиционным знаниям стал для меня терять смысл... Сидя однажды расслабившись на семинарском занятии я вдруг почувствовал, как моя голова начинает медленно поворачиваться в сторону, как будто кто-то ради интереса опробовать свои способности, пытается несколько сжимая мою голову полем, поворачивать ее в сторону. При этом было чувство, будто моя голова в толщину состоит из большого числа слоев, повторяющих ее и верхней части туловища -контур моего бюста. При этом эти слои разомкнуты с лицевой стороны моего туловища и, перекрещиваясь, расходятся в разные стороны под прямым углом. Чувствовалась какая-то взаимосвязь между этими слоями и этой тягой моей головы. Как будто кто-то тяжелый сидел во мне и пытался повернуть меня без моего желания. Я оглянулся назад, пытаясь понять, кто из моих однокашников это делает. После проверки моей сенситивности Андреем Кульмановским я мог быть готов к любой другой проверке. Более того, я точно был уверен, что для трех человек в группе слово "экстрасенсорика" не пустой звук, и они пользуются своими способностями. Посмотрев на них, я ничего не мог заподозрить, так как они внимательно слушали докладчика. Тогда я заподозрил Сашу Бабушкина, полулежащего на своей парте и думающего о чем-то своем. В его позе чувствовалось напряжение. Я написал и передал ему записку: "У Брюса Ли любимой поговоркой была: "Мои действия зависят от ваших", и я разделяю ее. Прими это к сведению". У Саши был конфликт с нашим преподавателем, который слушал докладчика, сев за парту впереди меня. Саша подумал, что записку передал преподаватель и стал еще напряженней думать, как ему сдать зачет по этому предмету. После урока он опять подошел к преподавателю со своими претензиями, не показывая записки, и его подход закончился новым взвинчиванием отношений. Когда преподаватель ушел, и Саша тоже выходил из класса, я, успев уже куда-то сходить, столкнулся с ним в дверях.
– Я надеюсь, что ты больше не будешь делать глупостей ?
–
– Каких глупостей ?
– Тех, о которых я написал в записке.
– Так это ты ее написал?
– Я.
– Так это ты делаешь глупости, - воскликнул он. Я, посмотрев на него, не стал ничего говорить. Так было надежней.
Я был у подруги, когда среди ночи вдруг увидел Павитрина, который глядя мне в лицо спрашивал у меня: "Ну и зачем ты это сделал? Зачем ты сломал мне защиту?" Вдруг я почувствовал какое-то движение рядом и проснулся. В ужасе обнаружил я себя в гостях, а это видение сном. Павитрин находился у меня под сердцем, а вопрошал он меня, подняв свое лицо вверх. Видение было таким реальным, что я не знал сон то или нет, также как и то -отвечал я ему только во сне или вслух. Говорил я вполне осознанно и хозяйкой этот мой разговор, мне показалось, был воспринят как бред.
Вскоре я стал замечать, что постоянное вмешивание Павитрина в мою жизнь приобрело иную форму. Откуда-то сверху, с внутренней части головы, на меня или на мой мозг в правом полушарии капля за каплей капает какая-то жидкость, каждым своим касанием моего мозга рождая у меня голос Павитрина: "Куда идешь? Зачем? Не надо". Голос был бесцветный, монотонный, но такой, что не прислушаться к нему было нельзя. Сам Павитрин виделся мне монстром, лежащим на своем диване и наблюдающим за моими перемещениями, тренируя свои способности. Его видение окружало место падения капель жидкости на ткань мозга. Одновременно я чувствовал сильное раздражение этой ткани. Была и другая непонятность в том же правом полушарии. Иногда и очень часто в нем я видел нечто похожее на голубую бесконечность. Она выглядела микропанорамой. Почему она во мне, я понятия не имел. Но я занимался медитациями, и ее присутствие вполне незаметно для меня могло развиться.
Глава 3
Психоз и попадание в больницу.
В конце апреля ночью меня разбудил вопрос:
– Как ее звали?
– Вика,-бессознательно ответил я, просыпаясь. Голос был Вадика.
– Вадик, это ты?
Молчание.
– Ты можешь мне ответить?
Тишина. Она была предательской. Ужас, который я пережил, обнаружив его у себя в голове допрашивающим меня о находящемся в самом сокровенном, а себя бессознательно отвечающим, не давал мне успокоиться."А, может быть, он и в другие ночи меня также допрашивает, а я также отвечаю!
– была следующая мысль.
– А потом при встречах он улыбается, вычисляет меня до конца и так же с улыбочкой провожает". Смириться с этим я не мог. Я встал, одел лыжный костюм и устроил себе очередную пробежку, подобную тем, которые я иногда делал по желанию. Я бежал по дороге. В районе Чигиринского водохранилища я почувствовал, что мое тело разделяется на две части - переднюю верхнюю и заднюю нижнюю. Первая часть, включая в себя всю голову и тело, заканчивалась на уровне пояса, вторая, начинаясь на уровне основания первой части, включала в себя ноги. Они висели в воздухе и механически двигались из-за движений моего тела. Между ними была щель. Эта щель внушала мне ужас. Ведь обе эти части - мое единое тело. Какая между ними может быть щель? Но если есть щель - значит тело может распасться на две части? Теоретически это так, а практически? Почему я раньше жил, не задумываясь над этим и без этих проблем? Откуда взялась эта щель? Я не боялся особо боли, не боялся разломиться на обе части. Я боялся щели. Я ведь должен был о ней как-то думать. То есть о себе, состоящем из двух частей. А как это возможно, если я все жизнь представлял себя одним целым? И как мне сейчас нужно было относиться в динамике жизни к этому положению вещей? Как я должен представлять взаимоотношение этих двух частей? Я разрывался от боли и ужаса. Неразрешимость этой проблемы умом родило у меня догадку, что от нее надо просто отталкиваться и не думать о ней. Стало легче.
Павитрин не собирался отвязываться. Я решил попробовать криком заглушать его присутствие и утверждать себя. Мой крик "киай" был совершенным, несмотря на то, что с конца августа я чувствовал постоянное унижение. Мне самому даже становилось себя страшно. Но Павитрин был смелее. Где-то далеко, кажется на повороте дороги к селу Новотроицкое - в 10 километрах впереди возник его образ. И тут возникла мысль: "добежишь до Павитрина - сможешь с ним справиться". Расстояние меня поразило и какое-то чувство подсказывало, что никаких гарантий выполнения этого обещания нет. Уже далеко сзади остался поворот дороги на Моховую Падь. Несмотря на холодный ветер, мне было тепло. Не только от бега. Движение начало слоями снимать с меня нечто, похожее на прозрачное покрывало. Слои широко расходились один относительно другого, образуя вокруг меня словно воздушную подушку. Я был в гармонии с внешним миром - не мерз, и не потел. Но с внутренним ... На тринадцатом километре с Павитриным я вошел в компромисс, а грузовая машина, идущая вгород, взяла меня с собой.
Это было начало активной стадии психоза. Приближалась сессия. Уверенность в том, что я знаю все, расслабляла меня в подготовке к ней. Неуверенность в себе из-за своих состояний оттягивала начало сдачи мной зачетов. Конфликт с молодой преподавательницей, требовавшей от меня рассчитать и заполнить таблицу, смысла в которой я не видел, опять подвел меня к желанию бросить институт. Я не видел смысла начинать делать и не хотел делать из-за, по-моему, абсурдности пользования ею в жизни, так и потому, что само абстрактное мышление отнимало у меня уйму сил. Для заполнения же таблицы требовалось в голове одномоментно держать несколько цифр и фактов. И если сделать это я еще мог, то если я пытался начать ими манипулировать, я начинал ощущать свинцовость своей головы до этого, бывшей мгновение назад легкой. Решив было подчиниться, я пошел в читальный зал. Но едва я начал писать, как моя психика как бы разомкнувшись, впустила внутрь часть психической инъекции этой преподавательницы, оставленной на моем поле в виде ультимативного тона: если в ходе конфликта я пытался только доказать ей свои убеждения, то она настраивалась сразу против меня. Пока я не выполнял ее требований, эта ее энергия находилась на периферии моего поля головы и не тревожила меня. Едва я начинал подчиняться, поле головы размыкалось и от порции этой энергии я начинал чувствовать себя шестеркой от своей покорности с понятной вспышкой обратнопротивоположных чувств.