Иисус. Жизнеописание
Шрифт:
И вот, рассказывая притчу о добром самарянине, Иисус описывает, как деньги способны пробудить добродетель. Этот купец был трудолюбив и осмотрителен. Он вел торговлю, а на полученную прибыль содержал семью и помогал другим людям. Менее успешный купец тоже мог бы пожалеть избитого путешественника, но мало чем сумел бы помочь ему. А самарянин имел достаточно средств, чтобы позаботиться о полном выздоровлении больного – и выручил несчастного. Честно заработанные деньги оплатили доброе дело.
Многие притчи посвящены потерям и находкам – излюбленным предметам бесед Иисусовых. Спаситель использует образ утраченного и обретенного как разновидность метафоры, говорящей о свете и тьме. После рассказа о женщине, потерявшей монетку, Лука излагает притчу о блудном сыне – возможно, самую блистательную из рассказанных Учителем. В этой притче затронуто множество насущных вопросов, именно потому она чаще других становилась сюжетом живописных полотен. Младший сын богатого человека требует причитающуюся ему часть имения, получает ее и растрачивает на «распутную жизнь» в «дальней стороне». Когда же настал великий голод, юноша начал нуждаться. Он поневоле пошел в свинопасы и «рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи». Тогда он раскаялся, признал, что согрешил против неба и пред отцом своим, решил вернуться в отчий дом и смиренно произнес: «отче! я… уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих». Но когда отец видит сына, он принимает его с распростертыми объятиями, велит заколоть откормленного
Таким образом, основная мысль притчи – покаяние грешника и радость, которую приносит такое раскаяние праведникам. Иисус часто подчеркивает, что возвращение раскаявшегося человека на путь праведный приносит больше радости Богу, чем добродетель многих праведников. Возможно, многим покажется, что грешник скорее достоин кары, а не награды – наверное, старший сын именно так и думал. Но в Божьих очах не кара главное, а милосердие и всепрощение. Если строго следовать законам справедливости, не спасется вообще никто. Однако, благодаря бесконечному милосердию Божию, даже самый большой грешник не лишается надежды на спасение, пускай только покается и постарается изменить свою жизнь. История настолько правдоподобна, что перед глазами ясно и ярко предстают все трое героев притчи – несколько точных штрихов в повествовании оказываются куда лучше долгих толкований. Разве отец не поступает неразумно или, по крайней мере, неосмотрительно? Для начала, неразумно было отдавать расточительному младшему сыну его часть имущества: он ведь, несомненно, растратил бы ее. Неосмотрительно было не известить добродетельного старшего сына, работавшего в поле, что блудный брат вернулся домой, и посему затевается великий пир. Вместо этого отец предается радости, и старший сын узнает обо всем лишь тогда, когда утомленный, взмокший, возвратился после работы и услышал «пение и ликование». Неудивительно, что он «осердился и не хотел войти». Сразу закрадывается мысль: блудный сын всегда был отцовским любимцем, – и возникает вопрос: а чту же произойдет потом? Не повторится ли безрассудство? И не потребует ли наконец доведенный до отчаяния старший сын и свою долю, чтобы заложить свое собственное хозяйство? И где мать этих сыновей? Мертва? Оставлена без внимания, как лицо незначительное? Или у братьев были разные матери? Можно гадать до бесконечности – в этом еще одно неоспоримое достоинство притчи.
Но многие притчи, приведенные в Евангелиях, поднимали вопросы, на которые ответить невозможно. Иисус любил дружеские застолья, и, хотя осуждал богача за то, что тот устраивал роскошные пиршества каждый вечер, зная, что у дверей стоит умирающий от голода нищий, Иисус никогда не осуждал искреннего, щедрого гостеприимства. Многие известные Его проповеди звучали за накрытым столом, Спаситель повествовал о пиршествах и застольях, дабы лучше объяснить слушателям то, что старался до них донести. Так, в Евангелии от Луки приводятся два подобных случая. На одном из застолий Иисус наглядно показал: самонадеянность наказуема, а скромность неизменно вознаграждается. Если кто-то занимает неоправданно высокое место на пиру, его могут поставить на место, а если кто-то чрезмерно скромен и сядет на последнем месте, ему вполне могут сказать: «Друг! пересядь выше… ибо всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лк. 14: 10–11).
Это понятно. А как понять следующую за этим утверждением притчу (Лк. 14: 16–24): «Один человек сделал большой ужин и звал многих»? Но его гости стали извиняться, ибо устроитель пира вовсе не был таким всеобщим любимцем, как полагал сам. И, поскольку угощение было уже готово, он послал раба своего: «…пойди скорее по улицам и переулкам города и приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых». И даже после этого еще осталось место за столом, и тогда велел он рабу своему: «…пойди по дорогам и изгородям и убеди придти, чтобы наполнился дом мой». Описанный пир символизировал Царство Небесное. Но подробности препятствуют такому толкованию. Действительно, Блаженный Августин использовал фразу «убеди их прийти», чтобы обосновать насильственное обращение язычников. Рассерженный хозяин говорит: «…никто из тех званых не вкусит моего ужина». Но почему он считает, что званые изначально гости передумали и теперь захотят прийти к нему? Из-за того ли, что ненавидели бедняков, которых хозяин позвал заменить их? Иногда возникает ощущение: часть притчи утрачена. Так, история о злом рабе, которому царь великодушно простил долг, но который потом не захотел в свой черед простить своему должнику и посадил того в темницу, служит примером, относящимся к наставлению: «…во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, тбк поступайте и вы с ними» (Мф. 7: 12). Но у Матфея притча звучит несколько грубовато (18: 23–35), и гнев царя, который «отдал раба истязателям», избыточно беспощаден. А в притче о виноградарях в Евангелии от Луки (20: 9–20) жестокие виноградари повели себя столь отвратительно по отношению к владельцу виноградника – сначала избив его рабов, а затем убив его сына и наследника, – что история кажется неправдоподобной и, соответственно, интерес к этой притче пропадает. Владелец виноградника «придет, погубит виноградарей и отдаст виноградник другим». Мораль сей притчи та же, что и в притче о пышном пире, и Спаситель говорит Своим слушателям: «…камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла… и тот, кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит» (Мф. 21: 42–44). Лука говорит, что «первосвященники и книжники» посчитали, что «о них сказал Он эту притчу», и «искали в это время, чтобы наложить на Него руки». Таким образом, мы приходим к заключению, что притча эта не имеет общего «прикладного значения», а касается только неких безнравственных и нечестивых людей.
Но что можно сказать в отношении того неверного управителя, о котором говорится в 16-й главе Евангелия от Луки (1–8)? Когда господин его пригрозил, что прогонит управителя за расточительность в обращении с чужим имением, управитель решил использовать имущество хозяина, дабы умиротворить заимодавцев, чтобы приняли его «в домы свои», когда отставлен будет «от управления домом». Ничего иного управитель делать не умел: «…копать не могу, просить стыжусь». И похвалил господин управителя неверного, «что догадливо поступил; ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде». Последующее толкование Иисусом моральной подоплеки этой притчи, по крайней мере в том виде, как записано у Луки, который мог что-то напутать или опустить какую-то немаловажную деталь, звучит не совсем внятно и убедительно. Все же мораль этой притчи ясна и понятна: «Никакой слуга не может служить двум господам, ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Лк. 16: 13). Иисус порицает алчность. Так, в стихе 14-м той же главы Лука добавляет: «…слышали всё это и фарисеи, которые были сребролюбивы, и они смеялись над Ним». Затем Иисус подчеркнул глубочайшее различие меж «теми, кто выказывает себя праведниками перед людьми» и Богом, который «знает сердца ваши». Учитель решительно заявляет: «…что высоко у людей, ту мерзость пред Богом» (16: 15).
Мораль притчи ясна превосходно, но сам рассказ, приведший к столь ясному и понятному выводу, глубоко загадочен. История о пяти мудрых и пяти неразумных девах и их масляных светильниках изложена живо и восхитительно (Мф. 25: 1–13). Однако мудрые девы жадны и отказываются поделиться маслом с неразумными подругами; а запоздавший
Такова, как мы понимаем, житейская мудрость. Сам же Иисус тотчас переходит к утверждению, где духовное отделено от мирского: «и [Он] поставит овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую» (Мф. 25: 33). Он скажет овцам: «приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам» (25: 34). Далее Иисус объясняет: кто кормит голодных, и дает напиться жаждущим, и принимает в доме своем бездомных путников, кто одевает нагих, посещает больных и приходит к томящимся в темнице, будет вознагражден. Иисус делает поразительное замечание: если сделали добро «одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (25: 40).
В целом притчи являют собою то, что ученые назвали бы «вереницей дихотомических контрастов», противопоставлений, выраженных в рассказах и образах. Свет и тьма, юдольный мир и Царство Небесное, показная и истинная добродетели, овцы и козлы, житейская сметка и духовная бесхитростная чистота, материальное богатство и духовное убожество, хитрость и простодушие. Вполне понятно, что, когда Иисус рассказывал свои истории слушателям, те шумно требовали: еще, еще! Поэтому притчи следует рассматривать как по отдельности, так и совокупно, дабы стал очевиден и понятен их подлинный смысл. Иногда рассказы Иисусовы содержат неуловимые, непостижимые и даже невразумительные подробности, но еще до развязки притчи разница между добром и злом всегда и полностью понятна. А после Иисус давал возможность слушателям поговорить и поспорить между собой. Делал он это намеренно. Он видел Свою задачу не только в том, чтобы учить людей, но заставить их учиться друг у друга, серьезно задумываться над тем, что такое праведная жизнь, и серьезно беседовать о ней.
Две Иисусовы особенности очень ярко предстают нам благодаря самому языку Евангелий. Первая из них – Его стремление задавать вопросы. Он мог заимствовать этот прием из древних священных текстов, которые изучал. Ветхий Завет содержит немало вопросов. Господь часто задает вопросы – обычно весьма непростые. Вопросы – художественный прием, использованный в Книге Иова. Яхве вопрошал, дабы при этом сообщить необъятные сведения и недвусмысленно явить Свою власть. Только в 38-й главе Книги Иова Всевышний задает пятьдесят восемь вопросов, от «Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла?» (38: 2) и до «Где был ты, когда Я полагал основания земли?» (38: 4). Для Иисуса учить означало вопрошать. Он всегда говорил весьма властно, ибо Ему было что сказать людям. Однако Он стремился по возможности услышать, чту известно слушателям – в первую очередь ученикам, – и о чем они думают. «За кого почитают Меня люди?» (Мк. 8: 27) – обычный для Иисуса вопрос. Марк свидетельствует: Иисус вопрошал постоянно. Прежде нежели накормить пять тысяч человек, Он спрашивает: «…сколько у вас хлебов?» (Мк. 6: 38). В Евангелии от Иоанна повествуется о том же случае; Иисус вопрошает Филиппа: «…где нам купить хлебов, чтобы их накормить?» (Ин. 6: 5). Учение Иисуса всеобъемлюще – Он и вообще был Человеком, стремившимся к соборности, Он старался вовлечь в беседу всех присутствующих, высветляя для них истину, обостряя их восприятие действительности. В Евангелии от Марка Он предваряет притчу о горчичном семени трудным двойным вопросом: «чему уподобим Царствие Божие? или какою притчею изобразим его?» (Мк. 4: 30). Когда, еще в начале Своего проповеднического пути, вскоре после Крещения, Спаситель видит Андрея и его спутников, Он спрашивает: «…что вам надобно?» (Ин. 1: 38). Его вопросы к ученикам глубоки, проникновенны, доверительны. Когда многие слушавшие сочли Его поучение о хлебе жизни слишком сложным – «какие странные слова! кто может это слушать?» – и покинули Его, то Спаситель, зная, что ученики ропщут, вопросил: «Это ли соблазняет вас? Что ж, если увидите Сына Человеческого восходящего туда, где был прежде?» Когда «многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним», Иисус сказал двенадцати: «…не хотите ли и вы отойти?» (Ин. 6: 60–67). И тотчас после этих слов Иисус обращается к Иуде Искариоту: «…не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол» (6: 70). Он задает такой вопрос Филиппу: «…сколько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня?» (Ин. 14: 9). И наконец Иисус говорит: «Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди» (Ин. 14: 15). После Воскресения Он вопрошает Марию Магдалину: «…жена! что ты плачешь? кого ищешь?» (Ин. 20: 15). Объединяет все эти вопросы – а Иисус спрашивает снова и снова – то, что Учитель знает ответы загодя. И главная цель всех этих вопросов – как бы протянуть ученику дружелюбную, добрую, участливую руку. Это своего рода ласковое приглашение к беседе – хотя сам вопрос и может звучать неодобрительно.
Не менее отличительная черта Иисусова, сказывающаяся в различных обстоятельствах – Его безмолвие. Учитель, Проповедник, Человек, наипервейшей задачей Своей и обязанностью полагавший наставительную беседу, Иисус равно умело спрашивает и безмолвствует. Вопросы Его то и дело звучат утвердительно – мы зовем такие вопросы риторическими – и просто сообщают слушателю о чем-либо. А безмолвие Иисусово не менее красноречиво – это своего рода «бессловесная беседа». Зачастую безмолвие выразительнее речи. Так, в романе Томаса Карлейля «Перекроенный портной» (Sartor Resartus), где, в частности, говорится о проповедях Иисуса, автор замечает: «Речь принадлежит времени. А молчание – вечности. Мысль работает только в тишине, добродетель – только в сокровенности». До тридцати лет Иисус безмолвствовал – в том смысле, что никаких записей о Его проповедях не обнаружено: видимо, ничего иного и не желал Он. По сути дела, Он почти полностью безмолвствовал во время искушения в пустыне – до самого конца. Безмолвствовал и во время Крещения. Безмолвствовал в Кане, превращая воду в вино. Как правило, безмолвствовал, творя чудеса – только повелевал хромому идти, а мертвому восстать. И других призывал хранить безмолвие касаемо свершившихся чудес. Без крайней нужды не говорил о Своем могуществе и Божественной Своей сущности – важно было утвердить Свою человеческую природу. И когда Петр говорит: «Ты – Христос, Сын Бога Живаго» (Мф. 16: 16), Он безмолвствует опять. Спаситель безмолвствовал и в ответ на чересчур прямые, неучтивые вопросы, обращавшиеся к Нему. Он предпочитал отвечать на мысли, а не на слова. Он осуждающе молчит при виде женщины, обвиненной в прелюбодеянии, – осуждая, разумеется, не ее грех, а грехи тех, кто хотел побить несчастную камнями. Спаситель предпочел начертать Свое неодобрение на песке, а не высказывать словами. В этой истории, одной из самых ярких и трогательных во всем Новом Завете, Он прерывает безмолвие, только чтобы вопросить: «…женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя?», а затем прибавляет: «…и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши» (Ин. 8: 10–11). Иисус хранил молчание в обстоятельствах ужасающих: например, узнав о смерти Иоанна Крестителя. Он молчит, с негодованием глядя на Каиафу. Он хранит презрительное молчание перед Иродом Антипой. Во время Своих телесных мук Он молчит, уйдя в Себя и лишь сокрушаясь о мучителях, глумящихся над Ним. Его молчание на кресте было столь же разительно, сколь и скупые слова – семь последних Его изречений.