Икосаэдр 2.0
Шрифт:
— Да, хочу.
— Меня Машей зовут.
— Диего.
Внутри оказывается достаточно просторно и почти уютно. Зал перегорожен пополам шкафами и занавесками, с одной стороны — спальня и гостиная, с другой — кухня и склад.
— Бери консервы и разогрей чайник.
Мария остаётся в спальне, а Диего идёт на кухню, где находит электрочайник и канистру с водой.
— Ты мексиканец? — спрашивает она через перегородку парой минут спустя. Голос прерывистый, взволнованный.
— Да, из пригорода Майами. Флорида.
— Флорида — это же самый юг? Там, где
— Да. Был.
— Тоскуешь по родине?
— За семь лет привык, — он наклоняется к ящикам в углу, и начинают течь слюнки — запасов непривычно много. — Подскажи, какие консервы постарше, какие можно открыть?
Диего слышит шаги Марии и оборачивается. Она стоит у входа на кухню, заслоняя свет лампы так, что видно только её силуэт. Оба замирают в ожидании, в наступившей тишине Диего слышит дыхание и долго смотрит на нежные очертания фигуры — широкие бёдра, узкую талию и острые контуры сосков. Мария расчёсывает длинные русые волосы костяной расчёской, и лишь спустя пару секунд он понимает, что на ней нет одежды.
В армии ему говорили, что девушки на гражданке любят беженцев с Нового Света, но он и не догадывался, насколько. У Диего были женщины во время службы, однако армейские «сёстры милосердия» не сравнятся со свободными, пустившими в свой дом.
Голод физический вступает в неравный бой с голодом сексуальным.
— Ты… сильно голоден? — тихо спрашивает она, доводя внутреннюю битву до логического финала.
— Да.
Диего поднимается со стула и притягивает её к себе. Она роняет расчёску и помогает ему раздеться, не боясь испачкаться от пыльной армейской формы, затем садится на краешек обеденного стола, обнимает за шею и осторожно целует. Он не успевает раздеться до конца и ласкает её грудь, чувствуя пульс, жадно целует шею и уши, затем любит резко и торопливо, одновременно наслаждаясь и коря себя за грубость. Чайник на тумбочке вскипает и свистит, заставляя Диего двигаться ещё быстрее. Мария не сопротивляется, гладит его по волосам и начинает царапать спину лишь тогда, когда слышится первый стон.
Всё заканчивается несколько раньше, чем хотелось бы, как бывает почти всегда, когда не утолён физический голод. Диего останавливается, прислушиваясь к её высокому голосу в пульсирующих висках.
— Ты убьёшь меня осенью, — шепчет Мария минуту спустя, когда он приводит себя в порядок.
— Что? — Диего не верит своим ушам.
— Ты убьёшь меня осенью, — повторяет она.
3.
Мария работает в ревеневых оранжереях. Ревень круглогодично выращивают в полумраке подвалов и закрытых теплиц, изредка поливая и согревая печками. От этого стебли получаются длинными и нежными.
Мария оставляет Диего у себя, знакомит с управляющей коммуны, и он получает законное право проживать вместе с ней, в «Модной Бижутерии». За первую неделю, что Диего живёт в ТЦ, он изучает город и мало видит девушку — они встречаются лишь по ночам, жадно наслаждаясь друг другом. Мария молчалива и редко делится своим прошлым, он замечает странности в её характере. Диего удаётся лишь узнать,
К концу недели Диего устраивается в локомотивном депо на сортировочной. По десять часов, шесть дней в неделю он толкает тележки, крутит гайки и таскает дефектоскопы, подвешенные на кране. Уставший как чёрт, он приходит домой, и сил едва хватает на ужин и секс.
С каждым днём становится всё теплее. Четвёртый — самый северный из бывших миллионников, не считая опустевшего Второго, но и сюда приходит запоздалое лето. Наверное, раньше оно было таким же где-нибудь в Мурманске, Архангельске или Анкоридже, думает Диего. Распускаются листья на выживших деревьях, вдоль пыльных городских улиц цветут одуванчики — Диего ещё в армии полюбил эти простые цветы.
В следующее воскресенье они с Марией выбираются погулять в дендропарк — несмотря на то, что он находится буквально через дорогу от их жилища, за полмесяца проживания в Четвёртом Диего ни разу там не был.
— Раньше здесь было вдвое больше деревьев. Кедры, пихты, южная экзотика, — рассказывает Мария. — В детстве я любила гулять здесь с мамой и братом. Половину деревьев срубили на дрова в первые годы.
— Зато вам удалось выжить. Теперь есть где выращивать овощи.
— Разве это хорошо? Это была частичка старого мира, которого больше нет.
— Не стоит тосковать об этом. Я потерял всё, но научился жить по-новому, обрёл тебя и новый дом.
Мария качает головой:
— Раньше было весело. Раньше было много клубов, кинотеатров, концертов, много музыки и магазинов. Ты знаешь, ты правильно сказал, что Четвёртый из всех российских городов самый американский — ведь у нас приходилось больше всего торговых центров на единицу населения.
— Что в этом американского? — усмехается Диего. — Если Америка ассоциируется у тебя с… потребл… потребительством… как это сказать?
— С обществом потребления?
— Да, с обществом потребления, то я рад, что такой Америки больше нет. Что худшее позади, и что старая цивилизация умерла. Ты знаешь, нам говорили в детстве про «ось зла», про злых коммунистов верхом на ездовых медведях. Но я ещё тогда чувствовал, что всё не так. Что настоящая империя зла — это Америка. Что я и все вокруг живут неправильно. И Бог, или природа, или кто-то ещё обязательно накажут нас за наши грехи.
Они обходят грядки, на которые уже высадили саженцы. Пожилая женщина здоровается с ними, улыбается.
— Думаешь, добро победило? Но разве нынешний мир — Аномалия, Периметр, три миллиарда умерших по всем свету — это добро? — в голосе Марии слышны слёзы. — Разве это справедливо? Разве справедливы средневековые порядки? Стрелять в стариков — это добро? Здесь, в центре страны, нет убийц, да… Но почему мы в городах должны жить лучше других, когда миллионы людей умирают от голода?
Она поднимает воротник и прижимается к нему, словно прося защиты. Диего гладит её по спине.
— В мире много несправедливого, но разве вы не мечтали об этом раньше? Жить лучше других?