Икотка
Шрифт:
– Мда! Наговорил ты, Леня! Вроде и околесицу несешь, а проникновенно. Не знаю, что и думать. А не повредились ли вы умом тут все? Вот, давеча, когда к тебе ехал, наткнулся я на Демку. Выскочил он из-за сараев, прям под телегу, чуть не задавил его. Подхожу, смотрю - цел. Помочь ему хотел, а он, как меня увидел, такого стрекача дал! Даром что пятки не дымились. Чего тут с вами со всеми стряслось? Может, пили чего все вместе, а?
– Да какой пили, Степа!
– взорвался почтальон.
– Куда мне пить-то с диабетом? Страх, говорю, деревней завладел, а ты - пили! А Демка... Его
– За что же его-то?
– Да как за что? Мать его, как всегда, во всем виноватят. Ведьма, говорят, помирать собралась, вот и решила нагадить. На память, так сказать.
– Что, и впрямь помирает?
– Да кто ж ее знает? На людях она и вправду давно не появлялась. Может, и померла давно, и с того света бедокурит.
– Тьфу на вас! Так вы что, человек пропал, а вы даже не проведали, может, помощь нужна? Да я бы сам после такого проклял. Совсем как нелюди...
– Нелюди не нелюди, а дураков к ведьме соваться нет. Ты на себя чужую рубаху не примеряй, живешь в лесу...
– Погоди-ка, - перебил Степан.
– Что за шум снаружи?
Кузьмич выглянул в окно, отодвинув занавеску.
– Ты смотри, чего творит, стервец.
По улице здоровенный кудрявый мужик волоком тащил за шкирку Демку. Демьян сопротивлялся, брыкался, что-то мычал.
– Ты что же это творишь, Серега! А ну, отпусти парня!
– выбежал наружу Степан.
– Еще чего. Ты лучше спроси у него, чего он по дворам шкерится да сквозь забор высматривает, а после молоко скисает и чертовщина всякая ночами бродит. Это все он, выродок чертячий! Говори, что вынюхивал у тетки Матрены? Молчишь? У-у, я тебе!
– замахнулся Кудря.
– Не тронь парня, кому говорят!
– поймал руку Степан.
– Сдурел совсем? Чего он тебе сказать может, немой же он.
– Ты, дядь Степан, не лез бы не в свое дело!
– закочевряжился Серега, но Демку отпустил.
– Не было тебя тут долго, многого не знаешь.
– Парня, значит, я забираю, а ты, ежели такое учинишь еще, - Степан взял Серегу за грудки, - наполучаешь таких затрещин, что башка месяц гудеть будет, никакого пойла не потребуется. Пойдем, Демьян.
Степан направился к телеге, стал отвязывать кобылу. Тем временем вокруг собралась почти вся деревня: кто из-за забора высунулся, а кто и на улицу вышел - поглазеть или подсобить чем. Любопытно же, что за шум, все какое-то развлечение.
– А может и ты с бабкой Нюрой заодно, а, дядь Степан? Родня все-таки, - крикнул Кудря вслед, громко так, на публику.
– Может и ты тоже порчу плетешь, в лесу у себя, а? Живешь там один как сыч, бабы у тебя нет, чем там занимаешься - неведомо. И в деревню вовремя не наведывался, как знал все равно. Да и дочка у тебя вернулась, а на
Степан замер у телеги, стиснул кулаки, развернулся и пошел обратно к Кудре, лицо стылое, будто убивать задумал.
– Чего несешь, Ирод?
– встрял между ними Кузьмич.
– Какая порча, совсем мозги пропил?
– принюхался и махнул рукой.
– А-а... Что с тебя взять, с утра уже набрался. Шел бы ты... к себе в погреб.
***
Телега дернулась и остановилась у покосившегося глухого забора.
– Кузьмич, хорош дрыхнуть, день на дворе, слазь, приехали!
Кузьмич всхрапнул в последний раз, как лошадь, открыл глаза, осмотрелся.
– Говорю же, сплю плохо. Степа, я, это, к ведьме не пойду, лучше здесь покимарю, посторожу.
– Ну, смотри сам. Демка, идем мать проведаем. Ну что ты такой смурной, аль совсем дела плохи?
Демьян в ответ попытался объяснить что-то жестами, но увидел, что не понимают, и нехотя поплелся отворять. Просунул руку в отверстие в заборе, сдвинул засов с обратной стороны, приоткрыл калитку, осторожно заглянул внутрь и, вздохнув с облегчением, зашел. Степан оглянулся на Кузьмича: тот пожал плечами, покрутил пальцем у виска и, запрыгнув на телегу, закурил.
Во дворе на удивление было ухожено. Грядки ровные, прополоты, кусты острижены, все прибрано - благодать. Но как только Степан ступил на крыльцо, в нос сразу ударил запах лекарств и старости. Внутри дух и вовсе стоял нехороший: дышалось тяжело, откуда-то несло кислятиной и помоями. Степана скривило, глаза прослезились, но стерпел. Окна были плотно занавешены, всюду валялась какая-то рухлядь, битая посуда, кучи грязного тряпья, под ногами что-то хрустело. Он обернулся упрекнуть парня за то, что устроили свинарник, но позади было пусто. Демка в дом заходить не стал. Впереди, впотьмах, заскрипело и ухнуло.
– Дема, сынок, ты?
Степан свернул в комнату на голос, споткнулся, чуть не упал, ударился. Вокруг загрохотало, зазвенело, будто целый сервант с посудой опрокинули.
– Развели гадюшник!
– Кто здесь? Кто это? Чего надо?
– Да я это, баб Нюр, - Степан сдернул занавеси с окон.
На старой кровати, укутавшись кучей тряпок, лежала бабка Нюра. Бабка взвизгнула и натянула на глаза замызганный платок, закрывшись от хлынувшего света.
– Тьфу! Ослепил, окаянный! Кто это - я?
– бабулька осторожно приоткрыла один глаз.
– А ну, отойди против света, разгляжу хоть тебя. Кто такой? Голос знакомый, а лица не разглядеть. Ну кто ж так делает-то, а? Это ж надо! Света столько сразу, думала, глаза полопаются.
– Ладно, бабуль, не ворчи, я это, Степа.
– Степка!
– бабка Нюра аж подпрыгнула на кровати.
– Вот уж кого перед смертью увидать-то не чаяла. По что пришел? Брать у меня нечего!