Иктанэр и Моизэта

Де ля Ир Жан

— Но в таком случае она совсем не сумасшедшая больше! — воскликнула Моизэта.

— Мне кажется тоже, что теперь пока — нет! Но я видела ее такою уже три или четыре раза за те пятнадцать месяцев, как нахожусь при ней! И это никогда не длилось больше одного-двух часов.

— Но тебе самой она ни в чем не признавалась?

— Нет, мадмуазель. Правда, что там, на Балеарах, она была молчаливее, чем здесь. Она даже лишь улыбнулась, когда только увидела в первый раз барышню, восемь месяцев тому назад, при переезде нашем на Затерянный остров.

— Да, я знаю, — с некоторым раздражением ответила Моизэта. — Вы были на Майорке тогда, как

я с отцом — на острове Кабрере… Но, значит, мадам Марта меня сейчас же признает.

— О, конечно! Раз она признала и меня! И затем, она вас ожидает.

— Хорошо! Так я иду! — с веселым оживлением воскликнула Моизэта.

Старуха-негритянка сделала несколько шагов, приподняла толстый ковер-портьеру и, открыв дверь, посторонилась, чтобы дать пройти молодой девушке, а сама осталась в маленьком салоне, принявшись чистить мебель. Затем она вышла и остановилась в коридоре в сторожевой позе.

Моизэта вошла в обширную комнату, всю завешанную коврами. Справа стояла большая с балдахином кровать. Слева — очень низкий диван, на котором в груде подушек находилась в полулежачем положении женщина.

Она была погружена в глубокую задумчивость и не заметила прихода молодой девушки… Так что Моизэта, раньше чем заговорить, могла внимательно рассмотреть ее.

Мадам Марта должно быть была очень красивой, так как тонкие и правильные черты еще облагораживали ее истомленное, изрытое морщинами и мертвенно-бледное лицо. Ее седые, длинные и густые волосы образовывали серебристые локоны у висков и шли на затылок, откуда тяжелым шиньоном спадали на шею. Она была большого роста. На ней одет был белый фланелевый пеньюар, стянутый в талии голубым шелковым поясом. Ее тонкие, бледные, как лицо, руки, на которых просвечивали фиолетовые жилки, лежали вытянутые на коленях. Огромные черные глаза ее взглядом следили за каким-то неопределенным видением. И хотя они были обращены к Моизэте, но не видели ее, словно затуманенные этим внутренним видением.

Моизэта засмотрелась на эти столь прекрасные глаза, которые казались в возбуждении задумчивости еще более удивительными, тем обыкновенно; но затем, поддаваясь какому-то побуждению, с детским нетерпением она своим тихим голосом проговорила:

— Мадам!

Сумасшедшая вздрогнула, ее глаза затрепетали и все ее тело встрепенулось на диване, и, протянув руки к вошедшей, она воскликнула разбитым от слез голосом:

— Ах! Моизэта, это вы! Вы?

И ее глаза остановились на молодой девушке с выражением величайшей нежности.

— Да, это я — Моизэта! Вы меня узнаете? Как я счастлива! Помните вы, как вы меня видели в последний раз, три месяца тому назад?

— Три месяца! Три месяца! — повторила про себя Марта. — Да, я припоминаю. Тогда так же сверкал свет, как сегодня. И такие долгие сумерки с этого дня! Вы сказали — три месяца! Помню. На вас было это самое платье, и та же самая счастливая улыбка. Вы еще мне сказали, где мы находились. Подождите, я припоминаю… Ах, да! Затерянный остров! Затерянный в пустыне океана… Ах, Моизэта. Неужели мы все еще на этом Затерянном острове? А я помню и другой остров, где были деревья и цветы… И как это теперь далеко! Боже, как это далеко!

Моизэта воздержалась прервать размышления бедной женщины. Боясь, чтобы она снова не впала в безсознательное состояние раньше обещанных признаний, она дала ей говорить, дала овладеть вполне до сих пор ускользавшей от нее в течение трех месяцев памятью. Сумасшедшая взяла руку Моизэты и,

не переставая говорить, привлекла молодую девушку к себе на диван. И они уселись рядом, рука в руку.

— Подождите, — говорила Марта, — подождите! — Дайте мне на вас наглядеться. Вы такая красивая! А я целых три месяца, пробыла — слышите целых три месяца, не узнавая вас.

— Да!

— Увы, откуда спустилась на меня эта ночь, которая, — я уже не знаю, сколько времени — затемняет мои глаза и усыпляет мою память? Но, ведь, я, должно быть, остаюсь как мертвая в период этого помрачения?

— О, нет, мадам, нет! — проговорила Моизэта. — Вы ходите, вы едите, спите и вот затем просыпаетесь… Но, видимо, вы никого и ничего не замечаете. И когда вы говорите, то голос ваш такой тихий, словно дыхание едва срывается с ваших едва шевелящихся губ. И вас никто не может расслышать и понять.

Марта смотрела на Моизэту так пристально, что ей становилось страшно. И под этим тяжелым впечатлением молодая девушка замолкла. Но глубокий взгляд другой ее не покидал больше. И она побледнела от беспокойства. Но вдруг этот взгляд смягчился и проникся невыразимой неясностью, и дрожащим голосом Марта проговорила:

— Моизэта, мой ум просветлел ослепительным светом. Я все вспомнила и могу говорить. Вы меня слушаете, Моизэта? Понимаете?

— Да, я вас слушаю и понимаю.

— Хорошо! Слушай-же! Я хочу тебе рассказать… Хочу воспользоваться этим просветлением… В эту ночь я внезапно проснулась от ужасного сновидения. И этот свет, который окружает меня сейчас, весь был в моем сознании. Я пережила всю мою жизнь, жизнь страданий и слез. Я думала о тебе, Моизэта… о тебе, которую припомнила, что видела два раза за эту долгую ночь, как два просвета. И я обещалась рассказать тебе об этой жизни, чтобы ты, невинная и чистая, помолилась за меня Богу. Слушай же! Я должна торопиться. Я хочу, чтобы ты узнала все раньше, чем я впаду в это ужасающее помрачение, в котором я гибну и умираю… Моизэта, я хотела спросить тебя: где мы точно находимся, кто ты сама, в чьих руках я нахожусь, что это за остров Затерянный и почему всякий раз, когда пробуждается мое сознание, солнечный свет заменяется искусственным светом этих шаров?

— Мадам…

— Нет! Не говори ничего! Все равно! Я уже осуждена ничего не видеть и ничего не слышать целыми месяцами, долгими месяцами помрачения, и если мое зрение, мой слух и мой ум мне возвращаются лишь на мимолетный срок после таких долгих промежутков… Все равно! Но раньше, чем угаснет мой сегодняшний свет, я расскажу тебе, расскажу…

— Мадам, — умоляюще прошептала Моизэта с глазами, полными слез.

Возрастающее возбуждение, охватывавшее Марту, ее пугало. Но та, находясь в моменте сознания, поняла это мучительное впечатление Моизэты. И, собрав все свои силы, внезапно успокоилась и с улыбкой, печальной и ласковой, проговорила:

— Не бойся меня, Моизэта, и слушай. Я должна спешить и расскажу тебе без объяснений мою жизнь. Это будет недолго. Надеюсь, Бог мне поможет в этом. А после ты подумаешь обо всем и помолишься за меня.

— О, я вам это обещаю, — воскликнула Моизэта в порыве искреннего чувства.

— Благодарю! Слушай-же! В тот год, когда была красная комета, — иначе я не знаю, когда все это было, — я была такой-же молоденькой девушкой, как ты…

— Как!.. — наивно воскликнула Моизэта: — мне только восемнадцать лет, и я много раз слышала, что красная комета являлась именно в год моего рождения.