Илион
Шрифт:
Население Илиона (а это самый огромный по нынешним временам город на Земле, что совсем неудивительно) увеличилось с начала войны почти вдвое. Сперва под защиту неприступных стен собрались мирные земледельцы, козопасы, рыбаки и прочие обитатели здешних долин. За ними потянулись дружественные армии, причем не только доблестные герои, но и супруги, дети, седовласые старцы, собаки и скот.
Союзников можно условно разделить на несколько групп. Прежде всего это некоренные «троянцы», то есть дарданы и жители небольших городков, достаточно удаленных от Илиона, включая ратников, населяющих подножие горы Ида и даже саму Ликию. Далее следуют войска из Адрастеи и других
Европа прислала на выручку фракийцев, пеонов и киконов. С южных берегов Черного моря явились на помощь гализоны. Расхаживая вечером по городу, можно услышать у костров, как поют и ругаются пафлагонцы и енетои – пришельцы с далекого севера, вероятные прапрапрародители венецианцев. Из центра Малой Азии прискакали оборванные мизы. В этом племени мне знакомы лишь двое – Энном и Настес. [14] Если верить поэме, Ахиллес заколет обоих в беспощадной битве у берегов Скамандра, после которой волны реки побагровеют от крови на многие месяцы, а русло запрудят груды мертвецов, отправленных в Аид рукой прославленного мужеубийцы. И в их числе позабытые всеми Настес и Энном.
14
Согласно Гомеру, предводителей мизов звали Энном и Хромий; Настес – военачальник племени «варварских» каров, и его товарищ носил имя Амфимах.
По растрепанным космам, чудному оружию из бронзы и, конечно, по особому запаху вы всегда отличите в толпе фригийцев, меонов, каров и ликийцев.
Шумная жизнь кипит в Илионе по меньшей мере двадцать два часа в сутки. Это самый лучший, самый великий и прекрасный город современности, грядущей эры и вообще любой другой эпохи человеческой истории.
Надо же, какие мысли приходят в голову, когда лежишь обнаженным на постели рядом с Еленой Троянской, простыни сладко пахнут сексом и нами, а прохладный бриз надувает паруса легких занавесок. Вдалеке ворчит, просыпаясь, гроза. Елена поворачивается и шепчет во сне мое имя: «Хок-эн-беа-уиии…»
Я прибыл в город поздним вечером, насмотревшись на больницу богов, твердо зная, что Муза уже разыскивает меня и что если не она, то Афродита умертвит беглеца без сомнений, едва лишь выберется из целебного бака.
Поначалу я собирался смешаться с толпой солдат, наблюдающих со стены за вечерним сражением (где-то там, в клубах пыли, освещенной предзакатными лучами солнца, Диомед по-прежнему яростно рубил троянцев), но вдруг заметил Гектора, который устало шагал обратно в Илион с немногочисленной свитой. Превратившись в одного из сопровождающих – копьеборца Долона, доверенного соглядатая, которого ждет скорая страшная гибель от рук Одиссея и Диомеда, – я присоединился к процессии. Благородный воин миновал главные врата, прозываемые Скейскими и выстроенные из крепчайших дубовых брусьев высотой в десяток человеческих ростов (если иметь в виду мужей вроде Аякса). Героя тут же обступили жены и дочери Трои, наперебой спрашивая о судьбе дорогих супругов, отцов, сыновей, братьев, любовников.
Широкие плечи и сверкающий шлем Гектора, украшенный по здешнему обычаю гривой из рыжего конского волоса, возвышались над головами, словно утес посреди моря, только вместо волн его окружали умоляющие лица. Наконец Приамид остановился, жестом приказав растущей толпе утихнуть.
– Молитесь богам, жены Трои. –
Затем повернулся и тронулся в путь. Солдаты скрестили длинные копья, сдерживая натиск рыдающих дев и старух. Я предпочел вместе с остальными безмолвно сопровождать Гектора далее, к пышным палатам царя Приама, которые так восхитили Гомера блистательными портиками и колоннадами из полированного мрамора.
Вечерние сумерки уже исподволь заползали во дворы и спальные покои дворца. Мы остались у стены на страже, ожидая, пока герой переговорит с матерью.
– Не нужно, – отмахнулся он от чаши, которую приказала подать Гекуба. – Не сейчас. Я слишком устал. Вино истомит последние силы и храбрость, а мне сегодня еще убивать. Да и как возливать Громовержцу сладкий сок лозы вот этой рукой, запачканной в грязи и крови?
И тогда я услышал, как женщина, от которой троянцы годами видели одно лишь тепло и ласку, спросила:
– Сын мой, для чего же ты покинул поле боя, если не ради того, чтоб воздеть руки к Зевсу?
– Молиться будешь ты, мама, – ответил Гектор, присев на ложе и положив шлем рядом с собой.
Воин и в самом деле был грязен: лицо покрывала рыжеватая смесь из пота, пыли и вражеской крови – и сидел он так, как сидят лишь очень утомленные люди: руки на коленях, голова бессильно склонилась вниз…
– Иди в храм Афины, – глухо прохрипел Приамид, – собери достойнейших женщин Илиона, возьми самый большой и узорный пеплос, который только отыщешь. Простри его на золотых коленях статуи Афины, обещай заколоть в ее честь дюжину годовалых телят, пусть проявит жалость к нашим женам и невинным детям, защитит их от ужасного Диомеда.
– Так вот до чего дошло? – прошептала Гекуба, склонилась и взяла запачканные руки сына в свои. – Неужели правда?
– Да, – промолвил герой, с трудом поднялся на ноги, забрал шлем и покинул чертоги матери.
Мы проводили изможденного Гектора к резиденции Париса и Елены. При виде солидного особняка с множеством элегантных террас, внушительных башен и огороженных двориков Приамид словно обрел второе дыхание: промчался мимо стражи и слуг, прогрохотал по ступеням и настежь распахнул дверь в личные покои брата. Я почти ожидал, что он застанет парочку в постели. (Гомер пел о том, как они предались утехам сразу же после похищения троянца богиней прямо с горячего шоу «Парис/Менелай: кто кого?») Однако любимец Афродиты, изумленно поднявший голову, всего лишь перебирал блестящее оружие и боевые доспехи. Сидевшая рядом Елена заботливо раздавала женщинам задания по рукоделью.
– Какого лешего ты тут делаешь? – накинулся герой на более хлипкого брата. – Расселся, точно баба, играется в бирюльки, пока сотни настоящих мужиков головы в бою сложили! Враг подступает к нашим стенам, наполняя слух троянцев заморскими воинственными воплями… Вставай, сукин сын! Хочешь, чтобы город испепелили прямо вокруг твоей трусливой задницы?
Вместо того чтобы вскочить в негодовании, царственный Парис лишь криво улыбнулся:
– А, это ты, Гектор. Все верно, я заслужил твои упреки.
– Тогда отрывай седалище от койки и марш на поле брани! – рявкнул гость; впрочем, ярость из его голоса почти испарилась, не то от усталости, не то из-за кроткого ответа противника.
– Сейчас, – отозвался любовник Елены. – Но сперва послушай, что я тебе скажу.
Гектор промолчал, тяжело пошатываясь на ногах. Под мышкой у него находился увесистый шлем с рыжим гребнем, а в левой руке покачивалась длиннющая пика локтей в одиннадцать, позаимствованная у моего товарища по отряду; на нее-то герой и оперся.