Илларион
Шрифт:
– Ну, не в таких красках, разумеется. Я хорошенько преувеличил. Но общую канву не поменял, если ты об этом. Не приукрасить отменную историю – признак безвкусия.
– По мне, лучшие истории происходят на самом деле, без преувеличений, без приукрашиваний.
– Именно поэтому тебе никогда не стать писателем, мой друг, – подтрунивая над заместителем, заключил Айзек.
Дело шло к вечеру. Солнце заметно склонилось к горизонту. Кафе наполнялось новыми батальонами посетителей. Друзья долго разговаривали и, как это обычно бывает у тех, чья сага общения берет свое начало еще в детстве, то и дело вспоминали события юношества. В фокус их ностальгического экскурса попали моменты студенчества, бесконечные проблемы Айзека с профильными дисциплинами и связанные с этим спасательные миссии Феликса, вытаскивавшего друга
– Представляешь, этот город настолько маленький, что одних и тех же людей можно случайно встретить по несколько раз на дню, – заявил писатель, мотнув головой в сторону молодой особы, поглядывавшей на него из-за края меню. Это была та самая кареглазая девушка с вьющимися волосами, теперь они были собраны в пучок и выглядели забавным возвышением на ее макушке.
Феликс приметил беззастенчивый интерес незнакомки – все ее внимание, сосредоточенное на писателе, пронизывало его лицо, как фокус собирающей линзы, направляющей лучи солнца в одну маленькую жгучую точку. Несмотря на странное поведение таинственной преследовательницы, взор Феликса не задержался на ней дольше положенных пары секунд, после которых встречу взглядов принято расценивать иначе, чем простой случайностью.
Сибилла пригласила Айзека на светскую вечеринку в Сан-Себастьяне. Она попросила писателя поучаствовать в тайной операции, о деталях которой обещала рассказать по дороге на место. Облаченная в элегантное вечернее платье и шелковый шарф, Сибилла подобрала Айзека у отеля и, как подобало демону надменности, нередко бравшему контроль над ее губами, прокомментировала вкус и платежеспособность писателя саркастической репликой:
– Я всегда считала, что высокобюджетные фильмы снимают по книгам, которые хорошо продались и принесли писателю несметные богатства. Вчера у тебя был прикид такой, словно ты раздел парочку бомжей на вокзале. Сейчас видно, что гонорар за фильмы ты все-таки получил, – звучало это замечание очень к месту, ведь сама она сидела за рулем роскошного «Порше».
Айзек скромно ухмыльнулся, будто пропустил ее слова мимо ушей, но ответил, как только автомобиль зарычал и рванул с места, как леопард, бросившийся вдогонку за газелью.
– Я ведь не говорил, что зарабатываю миллионы, – отвертелся он, взглянув на собеседницу через затененные «Рэй-Бэны». – Или говорил?
Неожиданное дополнение, прозвучавшее с неподдельной искренностью, рассмешило Сибиллу. Айзек выглядел серьезным и невозмутимым, многое в его напряженном поведении отличалось от той простодушной натуры, с которой она напилась днем ранее. Бладборн списала хмурое настроение Айзека на похмельные мучения. Одно ее радовало – абстиненция не отняла у писателя чувство юмора.
– Рубашку напялил, галстук затянул, волосы прилизал. Расскажи, зачем писатель берет в творческое странствие такие неподходящие атрибуты материализма? Не должен ли искатель истины воспарить над тем, что якорем тянет его к земле? – продолжала Сибилла, не отрываясь от дороги. – Неужто ты предвидел, что нелегкая занесет тебя на пафосную вечеринку со всяким скучным сбродом?
– Так там будет скучный сброд? – Встречный
– О светской вечеринке, Айзек. Я специально подчеркнула слово светская.
– Кто же там будет?
– Самые примечательные представители буржуазии. Та самая элита, которую ты считаешь зазнавшимися скупцами, алчными пастухами безмозглого стада, шкиперами идущих ко дну суденышек капитализма.
– Поэтичней не скажешь. Может, и тебе попробовать стать писателем?
– Подлатай голову свою, в ней многовато дыр. – По лицу Сибиллы, перманентно изображавшему неумолимую суровость, сложно было понять, когда она всерьез злится, а когда просто подкалывает.
– Я пытался сделать комплимент. – Сбитый с толку Айзек виновато снял с лица очки и убрал их во внутренний карман пиджака.
– Неужто? – Возможно, Сибилла поторопилась с выводом, что похмелье не затронуло юмора собеседника. Неспособность отличить сарказм от прямолинейности явственно указывала на то, что писатель чувствовал себя не в своей тарелке, ведь днем ранее он прекрасно справлялся с этой задачей. – Видать, вчера ты накидался будь здоров. Ни черта не помнишь, да?
– Я переоценил самочувствие, когда говорил с тобой по телефону. Голова еще немного гудит, и, как мы выяснили, не все мне удалось запомнить со вчерашнего вечера.
– Хочешь выпить? В бардачке завалялась бутылочка «Чиваса»…
– Нет-нет, – поспешно отмахнулся Айзек. – Я отойду, пока мы доберемся до Сан-Себастьяна. Там и выпью.
– Дело твое. Меня глоток крепкого спасает от похмелья и возвращает утерянные воспоминания. Ты ведь помнишь, как отказал мне в сексе?
Вопрос словно кипятком ошпарил лицо Айзека, залив его краской. Он изо всех сил старался не показать смущения, однако проницательный глаз Сибиллы подметил и это.
– Ты спрашиваешь о факте отказа или о формате его преподнесения?
– Спорю, ты не помнишь ни того, ни другого. Насколько нужно быть влюбленным в эту… как ее… – провокационно начала Сибилла.
– Карен, – спокойно напомнил он, без явного интереса рассматривая испанские ландшафты, простиравшиеся между двух городов изумительной вереницей невысоких гор и богатой весенней растительностью. Писатель будто поправил первоклашку, допустившего ошибку на уроке чтения, – без претензий, без обиды, методично и педагогично.
– Точно! Спасибо! Насколько надо быть влюбленным в эту барышню, что, даже напиваясь до беспамятства, ты сохраняешь ей верность? Поразительно и – не думала, что скажу это, – романтично. Я считаю верность категорией, достойной лишь идеалистичной молодости. Далеко не каждый способен пронести это высокое чувство через года. Чем старше становишься, тем больше укрепляешься в понимании того, что романтика – лишь очередная иллюзия. И как всякая иллюзия, она обречена разбиться и рассыпаться осколками под ногами. Поэтому чем тверже человек пытается удержаться на осколках иллюзии, тем больше крови с пяток ему предстоит вытереть.
– Какое… необычное сравнение, – протянул Айзек, не зная, как развить предложенную тему.
– Пожалуй, скепсис – единственная форма убеждения, не ведущая впоследствии к тому, чтобы остаться в дураках в постоянной изменчивости мира, – сама того не желая, Сибилла поставила точку в дискуссии, и показателем этого было молчание, которое Айзек, по-прежнему любовавшийся окрестностями, не спешил нарушать. Получив в собеседники непростого и неглупого писателя, Сибилла желала поделиться с ним результатами долгих размышлений, в которых она проводила одиночество, и ожидала, что мысли эти будут оценены по самой высокой ставке, а возможно, даже найдут себе место в строках нового творения под ее фамилией. Сперва показавшийся Сибилле словоохотливым, прилипчивым и, безусловно, очаровательным, сейчас Айзек производил впечатление абсолютно другого человека – нелюдимого, застенчивого и до неприличия лаконичного в своих изъяснениях. Сибилла встречала таких людей раньше – герои сцены, стоит им выпить бокал вина, и скучные зрители, если не примут на грудь ни грамма. Какая-то часть ее отказывалась поверить в то, что Айзек наделен именно таким прозаичным характером, и эта интуитивная часть была права.