Иллюстрированная история нравов: Эпоха Ренессанса
Шрифт:
Тоска мужчин по женщине носит, как уже сказано, такой же предметный характер, и это явственно звучит как в бесчисленных народных песнях, так и в творениях искусства. В амразском сборнике песен, содержащем много таких стихотворений, есть, между прочим, одно, в котором выражена тоска покинутого юноши по своей возлюбленной: то, о чем он тоскует в своем горе, — это только те чувственные радости, которыми его дарила покинувшая его возлюбленная. Как дополнение можно привести литературное произведение, не распевавшееся, подобно этим народным песням, на улицах и площадях, а именно очаровательные письма Иоанна Секундуса, этого, как его восторженно окрестил Гете, «великого поэта поцелуя» («der grosse Kusser»). Его тоска по любви и по возлюбленной тоже дышит одним только сладострастием, и высшим его желанием является бесконечное число сладострастных поцелуев, полученных и возвращенных.
«Сказать тебе, какие поцелуи я люблю больше всего? Разве можно выбирать, возлюбленная! Когда ты отдаешь мне свои губы влажными, я благодарен им. Когда они горят, я люблю их такими. Как сладко целовать твои глаза, когда они подернуты томностью и угасают от желания, твои глаза, источники моих страданий. Как сладко оставлять на твоих щеках, шее и плечах, на твоей белой груди следы красных поцелуев…
Продолжительны ли твои поцелуи или беглы, томны, кротки или страстны, все они любы мне. Только об одном прошу я тебя: никогда не целуй меня так, как я тебя целовал, а всегда по-другому. Пусть то будет игра, полная разнообразия».
Девушка этой эпохи не может дождаться, когда созреет для любви. В одном стихотворении Нейдхарта фон Рейенталя, изображающем деревенскую любовь, мать и дочь беседуют о праве последней на любовь. Шестнадцатилетняя дочка настаивает на том, что ее тело уже давно созрело для любви, мать держится другого мнения, однако дочь знает прошлое матери: «Вам же было только 12 лет, когда вы перестали быть девушкой». Мать сдается. «Ну хорошо, возьми себе любовников сколько хочешь». Дочь не довольствуется этим разрешением, она хочет, чтобы ей не мешали, и тут выясняется, почему мать находила дочь еще слишком юной для любви.
«Я бы охотно это сделала, если бы вы сами не отнимали у меня из-под носа мужчин. Черт бы вас побрал! Есть же у вас муж, на что вам еще другие мужчины?» Мать, видя, что ее обличили, соглашается на все: «Ну хорошо, дочка. Только смотри молчи. Будешь ли ты любить много или мало, я ничего не буду иметь против и хотя бы тебе пришлось качать на руках младенца. Но и ты не болтай, когда увидишь, что я отдаюсь любви».
Эта взаимная зависть женщин, особенно зависть матери к дочери, имеющей больше шансов на любовь, — довольно распространенный мотив в литературе эпохи. Наиболее классическим примером в этом отношении является нюрнбергская масленичная пьеса «Der Witwe und der Tochter Fastnacht» [49] , специально трактующая об этой зависти, притом в самом грубом тоне. По господствующему обычаю вопрос отдается на разрешение судилища, которое выслушав обе стороны, должно высказаться, кто из них, мать или дочь, имеет право первой выйти замуж. Мать мотивирует свое право первенства тем, что она молодая похотливая вдова и не может жить без мужчины, так как привыкла к «мужскому мясу», тогда как дочь ссылается на то чувство сладострастия, которое она испытывает, когда батрак ее обнимает и целует. После того как все десять судей высказали свое мнение, мораль пьесы сводится к тому, что мать и дочь имеют одинаково большие права, так как «ночной голод мучает и женщин и девиц».
49
«Масленичные празднования вдовы и дочери». Ред.
Теми же соображениями мотивируют свои «права на любовь» и молодые юноши. Ссылкой на «ночной голод» объясняют юноши и девушки также свое нежелание стать монахами и монахинями.
Необходимо подчеркнуть, что вполне здоровому представлению Ренессанса о совпадении полового общения с периодом зрелости не соответствовала действительность: далеко не все мужчины и женщины могли вступать
В некоторых деревнях уже четырнадцатилетняя девушка считалась способной к браку. Однако, с другой стороны, существовал целый класс, которому вступление в брак было запрещено или во всяком случае очень затруднено, а именно подмастерья. Вступать в брак имели право часто одни только самостоятельные ремесленники или те, кто готовились стать самостоятельными. Но так как большинство цеховых регламентов не пускало в ряды мастеров пролетарские элементы подмастерьев, «сыновей не мастеров», то, разумеется, для значительного их числа это было равносильно запрещению вступать в браки. Там же, где подмастерьям разрешалось вступать в браки, существовал другой закон, в силу которого женатый подмастерье не имел права стать мастером, т. е. косвенно и это постановление было равносильно запрету жениться. Поистине односторонний классовый интерес не мог противопоставить желанию вступить в брак более крепкой преграды! И, однако, эти указы были мало действительны, так как в эпоху Ренессанса встречаются даже женатые ученики, и что они были не исключением, видно из того, что в цеховом регламенте существовал особый параграф, касавшийся «учеников, вступающих в брак». Так, например, в относящихся к 1582 г. статутах вюртембергских каменщиков и каменотесов говорится: «Если ученик в годы ученичества женится, то он все-таки обязан окончить свои два года выучки».
Подобно тому как в эпоху Ренессанса браки очень часто заключались рано, так никогда, быть может, люди не вступали столь охотно вторично в брак, как тогда. Конечно, это явление объясняется важностью упорядоченного хозяйства для мелкоремесленного производства. Но, несомненно, здесь действовал в значительной степени и основной чувственный тон времени.
В высшей степени характерно и то обстоятельство, что никогда гак часто немолодой уже вдовец не вступал в брак с молодой девушкой, а вдова в зрелом возрасте не выходила замуж за молодого парня. Вполне соответствуя чувственной тенденции эпохи, эта черта, с другой стороны, противоречила ее здоровым инстинктам. Что люди прекрасно понимали это противоречие, видно из того, что такие неравные браки подвергались высмеиванию словом и картиной. Если юноше, женившемуся на старухе, предсказывали, что он на брачном ложе получит «насморк», то о молодых женах и старых мужьях говорили, что первые — те «лошади, на которых старики быстро доедут до могилы». Старикам, кроме того, предсказывались уже в брачную ночь рога, ибо в таких браках, по народной поговорке, «слишком мало молятся». Последнее выражение было насмешливым обозначением «брака между стариком и чувственной молодой женщиной» и связано с одним анекдотом, сообщенным Августом Тюнгером в его фацециях, вышедших в 1480 г.
Чисто чувственное воззрение на любовь привело, естественно, к тому, что стремились как можно чаще испытать физическое наслаждение. Другими словами, ненасытность — одна из характерных черт половой жизни Ренессанса. Эту черту мы находим во всех странах: от испанского и итальянского юга до английского или голландского севера, от Западной Франции до Юго-Восточной Германии — всюду мужчины и женщины отличались непомерным аппетитом…
Хотя женщины и пассивны по натуре, однако они в этом отношении не только не уступали мужчинам, а, если верить современным поэтам и новеллистам, даже превосходили их своей требовательностью. Мы можем вполне верить новеллистам, так как эта черта обусловлена именно женской пассивностью. Вспомним новеллу Боккаччо об отшельнике Алибеке. Чтобы обрисовать ненасытность женщин, сатирики заявляли, что у них вообще, кроме любви, ничего другого в голове нет: о чем бы с ними ни беседовать, все, даже самое невинное, они истолковывают в этом смысле. Рабле облекает эту мысль по своему обыкновению в гротескную форму.
«Вспомните, что случилось в Риме в 240 году с основания города. Молодой знатный римлянин встретил у подножия Целийского холма римскую даму по имени Вероника. Она была глухонемая. Ничего не подозревая, он спросил ее, каких сенаторов видела она наверху, причем он по свойственной итальянцам живости жестикулировал руками. Не понимая его слов, дама, естественно, вообразила, что он требует от нее того, о чем она сама думала, что обыкновенно молодые люди требуют от женщин. Знаками, которые в деле любви несравненно целесообразнее, действительнее и очаровательнее слов, она пригласила его пойти с ней в ее дом, стоящий в стороне, и знаками же объяснила ему, как ей приятно будет предаться любовной игре».