Иллюстрированная история нравов: Эпоха Ренессанса
Шрифт:
Если среди крестьянства господствовали, естественно, более разнузданные нравы, чем в городе, то по отношению к батрачкам и служанкам уже, несомненно, господствовал принцип «chacune pour chacun». Правда, о положении тогдашней прислуги у нас почти нет никаких положительных данных, так как она не нашла своего историка. Но мы знаем, в каких условиях жила прислуга лет сто тому назад и каковы эти условия во многих местах еще в наше время. Мы знаем, например, что очень часто и теперь еще батраки и батрачки спят в одной и той же комнате, что одежда их часто состоит только из рубахи и штанов, из рубашки и юбки. Если мы приложим поэтому к быту прислуги Ренессанса масштаб недавних дней или нашего времени, то придется сознаться, что вся женская прислуга находилась всецело во власти парней, батраков и, кроме того, еще хозяина-мужика. И, несомненно, лишь очень немногие служанки избежали такой судьбы, зато было тем больше таких, которые должны были в продолжение года отдаваться
Разумеется, здесь речь идет не о сознательном изнасиловании, да оно и не ощущалось как таковое. Все считали такой порядок просто «естественным», так как иначе и не могли его себе представить. Да и сама девушка обыкновенно думала по всем вероятиям, что иначе и быть не могло, ибо она сама была не только предметом желания и насилия, а также сама словами или жестами приглашала товарища по помещению разделить ее ложе или сама отправлялась к нему. И потому она, вероятно, сознавала это свое положение не как позор, а скорее как наиболее приятную сторону жизни.
Наряду с рыцарем и крестьянином необходимо здесь упомянуть еще о ландскнехте, вытеснившем в XVI в. рыцарское ополчение. Хотя наемный солдат и является, таким образом, совершенно новой социальной формацией, однако о нем необходимо поговорить именно здесь, так как сходство его жизни с жизнью низшего дворянства наложило сходную печать и на его нравы.
В глазах романтиков всех стран ландскнехт — героическая фигура. Однако он отнюдь не является ею, даже в области военного искусства. В XV и XVI вв. большинство наемников вышло не из Швейцарии, а из Германии. Немецкие наемники составляли главный контингент наемных войск всех государей мира. Они сражались в Италии, Испании, Франции, Германии — словом, везде. И притом безразлично, во имя каких интересов и на службе у какого государя. Чаще всего сражались поэтому немцы против немцев. Поверхностные историки объясняли тот факт, что в продолжение столетий немцы составляли неисчерпаемый резервуар для всех наемных войск мира, прирожденной им жаждой передвижения и скитания и не менее будто прирожденным увлечением солдатской профессией. Это неверно.
Эта странная потребность в передвижении и это увлечение солдатской профессией объясняются просто экономическим положением Германии. Из-за путаницы политических отношений экономическая шаткость была особенно велика именно в Германии. Нигде обмен социальных веществ не происходил так быстро, как здесь. «Здесь всегда налицо было немало людей, которые сгонялись с насиженного места или иными путями вырывались из социальной почвы и попадали в положение авантюристов» (Гуго Шольц). Общая экономическая революция, вызванная в Германии перемещением торговых путей — под влиянием открытия Америки, — не только усилила эту экономическую шаткость, но и придала ей длительный характер. Такова истинная причина, из которой родилась пресловутая жажда бродяжничества, свойственная и теперь еще немцам, в продолжение столетий пополнявшая немцами наемные войска всех стран. Надо еще заметить, что главный контингент наемников составляли городские элементы как тогда, так и позже: подмастерья, писари, опустившиеся студенты — словом, деклассированные элементы городского населения.
Образ жизни, да и весь облик ландскнехта носит поэтому чисто городской отпечаток. Это видно уже из того, что все обычаи солдатчины, ее социальные условия, ее идеологии и символы имеют свой прообраз в организации городских цехов. На это обстоятельство необходимо здесь указать по двум причинам. Этим объясняется прежде всего последовательно и странно враждебная позиция наемников по отношению к крестьянам. Если бы наемные войска состояли хотя бы наполовину из крестьянских сыновей, мужик не третировался бы так жестоко ландскнехтами, и все источники крестьянской жизни — нивы, леса, фруктовые сады — не уничтожались бы ими так бессмысленно и без всякой для себя пользы, как это имело место в действительности. То было проявление естественной ненависти горожанина, видящего в мужике только получеловека, и эта ненависть находила свое самое
Так как условия существования как ландскнехта, так и разбойничьего мелкого дворянства отличались крайней неустойчивостью, то и наемный солдат жил исключительно одним днем. Любовь, если встречалась на пути, доводилась до разнузданности. Ибо кто знает, что сулит завтрашний день. Женщиной по той же причине завладевали всегда силой, если к тому была возможность, и не прибегали сначала к утонченному ухаживанию. Для крестьянской жены или девушки было еще честью, если ее насиловали тут же на краю дороги или за соседним кустом, а еще большей честью, если сразу претензию на нее заявляла дюжина ландскнехтов, бросавших жребий, чтобы установить очередь. Та же судьба, естественно, грозила всем женщинам, предпринимавшим путешествие без надежной мужской охраны и попадавшим в руки шайки солдат; в таких случаях последние брали аванс в счет выкупа или — если они бывали милостиво настроены — требовали от беззащитных женщин дорожную подать.
О гнусностях всадников и рыцарей XV в. один хронист сообщает следующее: «В особенности страдали женские монастыри. Не щадили даже маленьких девочек, а жен прямо вытаскивали из домов мужей». Такие же сведения имеются у нас и о поведении ландскнехтов в XVI и XVII вв. Эти последние также никого не щадили — ни девочек-подростков, ни старух, ни беременных. Все без исключения подвергались насилию. Особенно варварски, конечно, вели себя ландскнехты при взятии осажденных мест. В таких случаях «право» было ведь на их стороне, и правом этим пользовались, насилуя женщин особенно утонченным образом и потом убивая жертвы своих скотских вожделений. Вот для примера описание событий, имевших место при взятии и опустошении городка, описание, которое мы находим у одного хрониста:
«Много замужних женщин и девушек, даже беременных, подверглось насилию как в самом городе, так и за его чертой. У одной беременной женщины вырвали груди. Двенадцатилетнюю девочку растлили до смерти, изнасиловали даже почти столетнюю старуху. Одну благородную даму так обыскали, думая найти у нее золото, что та от ужаса и стыда скончалась. На глазах у мужа опозорили и увели жену и молоденькую дочку, а его самого убили и т. д.»
Эта картина типична, и из истории Тридцатилетней войны можно было бы привести еще сотню подобных описаний. В этой области прогресс мог совершиться и совершился лишь очень медленно, ибо такова и теперь еще картина наших современных колониальных войн. Только самопомощь, к которой в отдельных случаях прибегали крестьяне и бюргеры, ставила некоторую преграду подобным насилиям.
Все сказанное здесь о ландскнехтах вполне приложимо и к морали большой дороги, кишевшей тогда всевозможными отбросами. О Баварии XVI в., например, сообщается: «Страна изобиловала бывшими ландскнехтами и солдатами, ставшими ворами и разбойниками, разнузданными голодными бродягами и босяками всех видов». Немало преступных элементов встречалось и среди «бродячего люда», среди тех многих людей без рода и племени, которыми тогда были полны проезжие дороги. Разумеется, в них нельзя видеть только преступников. Но, с другой стороны, не следует забывать, что среди бродячего люда находилось много разбойников, так как и эта группа еще в большей степени, чем ландскнехты, вербовала своих членов среди деклассированных. Там, где разбойники (Landzwinger, как их называли) были в большинстве, они, разумеется, не просили милостыню и не вступали в переговоры, а удовлетворяли свои желания силой — грабили, убивали, насиловали. Что даже и на улицах многих городов честь женщины никогда не была в безопасности, видно из частых и строгих указов городских властей, направленных против возраставшего числа «насилий над честными женщинами и девушками», а также из постановлений, которые запрещали женщинам с наступлением темноты выходить на улицу без света и без мужской охраны.
Не менее значительна была нравственная распущенность восходивших классов, соответственным образом пользовавшихся своими средствами. Но так как социальные причины, приводившие революционную крупную буржуазию и абсолютных князей к свободе и смелости в области половых отношений, существенно разнились от тех, которые действовали в среде низшего дворянства и крестьянства, то и самая распущенность облекалась здесь в совершенно иные формы. Богатство создавало почву для золотой жизнерадостности. По мере того как богатства достигали в этом классе чудовищных размеров — подготовленные прошлым силы выбивали теперь во всех концах света золото из камней, и это золото стекалось исключительно в карманы этого класса, — жизнерадостность здесь должна была распуститься самым пышным образом, должна была постоянно вновь торжествовать и созидать кругом свои золотые чертоги. Трудно представить себе более благоприятную почву для развития вакхического культа чувственности.