Иллюстрированная история религий

де ла Сосей Шантепи

Первый вопрос, который разделил верных и наконец привел к постоянному расколу, вначале имел политический характер. После смерти Магомета не знали, кому быть начальником его общины. Сам он не сделал об этом распоряжения, а принцип наследования власти был у арабов не в обычае. Так как касательно этого вопроса Коран и предание ничего не могли решить, то оставалось только предоставить выбор общине. Поэтому сунниты основательно утверждают, что первые четыре калифа, обязанные своим саном выбору общины, были единственными законными преемниками пророка. Омейяды и Аббасиды были халифами de facto, а не de jure; тем не менее правоверные оказывали им полное послушание, ибо Аллах по своей мудрости возвышает, кого хочет, и, кого хочет, ниспровергает.

Все это казалось суннитам вполне естественным; но когда дурное правление слабого Османа вызвало большое неудовольствие, жертвой которого наконец сделался он сам, и когда потом вспыхнула междоусобная война между новым халифом Али и его многочисленными противниками, тогда обнаружились два различных направления. Если принцип наследственности не нравился арабам, то, по понятию персов, он был, наоборот, единственно возможным. Поэтому эти последние утверждали, что выбор первых трех халифов был недействителен и что только родственники пророка имели право получить этот сан, а так как пророк не оставил после себя сына, то законными преемниками являются только дочь его Фатима и ее муж Али.

Хотя Магомет имел много дочерей, – Осман был тоже его зятем, – но право Али, кроме того, подтверждалось будто бы ясно выраженным желанием пророка иметь его своим преемником, что, однако, отвергали сунниты. Мы, впрочем, не утверждаем, что эта легитимистическая теория была немедленно развита приверженцами Али (шиитами) во всей своей последовательности, а хотим только указать, как возникло впервые противоречие между древнеарабским и правоверным направлением, которое постоянно обнаруживалось и разрабатывалось все сильнее и сильнее.

Костюм магометанки

Существовало еще и третье мнение касательно вопроса об имаме, которое родственно суннитскому и прямо противоположно легитимному; это мнение хариджитов, которых не совсем неудачно сравнивали с иудейским зилотами и английскими пуританами. Первоначально они принадлежали к партии Али не потому, что они держались легитимного направления, а потому, что они согласны были с выбором Али в халифы. Но когда этот несчастный халиф везде встречал сопротивление: и у вдовы пророка, и у значительнейших участников ислама – и когда казалось, что междоусобной войне не будет конца, тогда положение стало нестерпимым, и они пришли к убеждению, что ничего больше нельзя сделать с прославленными последователями и аристократами ислама. Эти люди, думали они, все нравственно испорчены, признают ислам только ради личных выгод, так что даже едва ли заслуживают названия верных. Хитрый противник Али, Муавия, наместник Сирии, а позднее первый халиф из Омейядов, сумел еще более вооружить этих недовольных, так что наиболее пылкие из них скоро восстали против Али, и их пришлось усмирять силой. Но беспокойное движение подавлено было лишь на весьма короткое время и еще более разгорелось в правление Омейядов, потому что большинство халифов этой династии нисколько не заботились об исламе и своею властью обязаны были мечу и хитрости. Сунниты признали их авторитет только вследствие того, что они господствовали фактически; шииты, а также хариджиты наотрез отвергли их. Эти последние, как только представлялся случай, брались за оружие и выбирали себе собственных халифов, которых сунниты не признавали, потому что хотели подчинить это избрание некоторому ограничению, о чем хариджиты с своей стороны не хотели и слышать. Именно у суннитов существовало предание, что община может выбирать халифом только корейшита; поэтому они относились довольно бесстрастно к оспариванию у Омейадов похищенного ими владычества. Иногда, впрочем, и у них не хватало терпения, как это случилось, например, в правление Иезида I с благочестивыми жителями Медины, которым пришлось поплатиться за непокорность опустошением своего города, смертью и изгнанием. Такие примеры действовали удручающим образом, и скоро было придумано предание пророка, которым верные призываются терпеливо выжидать и добровольно подчиняться всякой тирании. Таким образом, хариджиты не пошли далее частных восстаний, которые были подавляемы иногда с большим трудом и с ужасной жестокостью, но в конце концов везде кончались неудачей, исключая отдаленные территории государства, как, например, в арабской провинции Оман и у берберов в Северной Африке. Понятно, что скоро и между собой они распались и явились крайние и умеренные хариджиты; но на этом не стоит останавливаться дольше.

Вопрос об имамате был собственно политического характера, однако он коснулся и теологии не только потому, что с ним тесно было соединено благополучие или неудача верных, но также и потому, что благодаря хариджитам с ним связан был также и вопрос о вере. Омейядам следовало отказать в повиновении не столько потому, что они не были призваны к власти общиной, сколько потому, что они признавались неверными, к которым должен был быть применен закон священной войны. Снова всплыл вопрос о сущности веры и повлек за собой целый ряд других теологических вопросов, в особенности о том, есть ли человек вполне господин своих действий или им принудительно руководит Божие всемогущество. Ответы на этот и подобные вопросы давались различные, тем более что ни по Корану, ни по преданию на них нельзя было ответить недвусмысленно. Христианское влияние, которое было еще сильно в такой стране, как Сирия, могло, может быть, оказать при этом некоторое влияние и внушить тот или другой ответ. Как бы то ни было, вопросы остались нерешенными, пока в правление Аббасидов они не вступили в новую фазу.

Чтобы разъяснить это, нам придется посвятить несколько слов перемене династии. Некоторые халифы династии Омейядов были, без всякого сомнения, очень способные и энергичные властители, которые довели внешний блеск магометанского господства до такого величия, до которого оно потом никогда уже более не достигало; но господство их в действительности вовсе не было господством ислама, а скорее носило национально-арабский характер, причем покоренные народы, переходили ли они в ислам или оставались верны религии своих отцов, просто грабились ради выгоды арабов. Хотя, конечно, это не всегда и не везде одинаково легко удавалось, тем не менее установилась система поголовщины, которую Омейяды приводили в исполнение беспощадно и систематически, особенно в арабско-персидской пограничной провинции Ирак, считая эту систему весьма простой и соответствующей цели. В пограничной же провинции Хоразане, где дело пришлось вести не с трусливыми иранцами, а с храбрыми тюркскими племенами, это не удалось. Аббасиды под предлогом содействия семье пророка произвели восстание, которое ниспровергло династию Омейядов, уже и без того ослабленную возникшими снова между арабами племенными раздорами. Новая династия Аббасидов, перенесшая центр государства из Сирии в Месопотамию, ознаменовала собою великий шаг вперед в характере ислама, который теперь сбросил с себя чисто национальный арабский отпечаток и всеми силами стремился развиться в универсальную религию. Равенство всех верных теперь мало-помалу стало признаваться, межу тем как прежде оно оставалось пустым звуком, так что при Абд-аль-Малихе новообращенных просто принуждали платить на будущее время поголовный налог, который они обязаны были вносить прежде в качестве неверных. Первые Аббасиды, кроме того, интересовались искусством и наукой, и потому при них стала развиваться деятельная умственная жизнь, в которой с юношеским рвением принимали участие не только арабы, но и персы. Плодом этого движения является арабско-персидская культура, на которую здесь мы обратим наше внимание лишь постольку, поскольку она коснулась религиозных воззрений.

Теологические проблемы, касавшиеся предопределения, верования, понятия о Боге, Откровения и т.п., стали рассматриваться теперь гораздо основательнее, и понимание их сделалось глубже, чем прежде. Особенно

секта мутазилитов прославилась этим в магометанской теологии. Эта секта произошла вследствие отрицания предопределения, имя же мутазилитов, то есть отделившихся, члены ее получили, как рассказывают, вследствие того, что они высказывали несколько отличное мнение относительно безбожных верных. Их знаменитейшие ораторы были мудрецами и учеными того времени, которые интересовались всяким человеческим знанием и занимались усердно изучением греческой философии, чтобы проложить таким образом путь к научному изучению догматических проблем. Они-то и основали калам, то есть научную догматику, которую обыкновенно сравнивают с христианской схоластикой; но хотя они, подобно христианским теологам, заимствовали свою методу от философов, тем не менее их исходные позиции были различны. Схоластики стремились рассудочными доказательствами оправдать перед мышлением церковный догмат, уже твердо установленный. Мутазилиты же заняли гораздо более свободное положение и хотели только построить догматику вообще на началах разума. Поэтому их вполне справедливо называли рационалистами ислама; говорили о них и как о свободомыслящих; однако это последнее обозначение хотя и верно по отношению к некоторым приверженцам этого направления, но ни в каком случае не может служить характеристикой всего направления вообще. Что особенно их отличает, так это свободное положение, которое они заняли относительно Корана и предания; это с самого начала отличило их от правоверных суннитов и послужило причиной того, что их прозвали еретиками. Что касается предания, то они в нем находили много недостатков: легковерность пересказчиков, бесчисленные противоречия между отдельными передачами, грубое и наивное понятие о Боге, который изображается с самым закоренелым антропоморфизмом, и многое другое. Внешний критерий достоверности, на который ссылались лучшие собиратели преданий, казался им, во всяком случае, неудовлетворительным, потому что, как они старались доказать, между первыми очевидцами могли быть и явные лжецы. Они думали, что каждому следует самому исследовать содержание предания и отвергнуть все то, что не согласуется с Кораном, с другими более достоверными преданиями или с разумом.

Турецкий гарем

Что касается Корана, то они не сомневались в его подлинности и признавали содержание его Божественным Откровением; но в этом случае они направляли свою оппозицию преимущественно против догмата о вечности слова божия. Учение это основывалось на свидетельстве самого Корана, где в некоторых местах говорится об имеющейся у Бога сокрытой скрижали, тем не менее оно, согласно представлению мутазилитов, вовсе не должно признаваться за догмат. Благочестивые магометане питали безграничное почтение к священной книге и смотрели на нее почти как на фетиш, так что иногда почитали вечным даже вещественный экземпляр Корана, включая переплет и футляр. Иудейское обоготворение Торы послужило этому примером; вошло в привычку клеймить названием безверия все то, что могло быть сказано против безграничного совершенства или Божественности Корана. Когда же тем не менее мутазилиты отважились на это и даже побудили самого халифа Аль-Мамуна принять их мнение, что Коран есть созданная вещь, – тогда сунниты, поддерживаемые Ахмед ибн Ганбалом, пользовавшимся общим уважением, отказались принять это мнение и были за это арестованы вместе с ним. Мутазилитское учение после этого было официально провозглашено государственным учением, но в массе народа вследствие уже приведенных причин не нашло себе отклика, как ни очевидны были доказательства, приведенные его защитниками. Последние ссылались на то положение, что Божественное Откровение было либо написано, либо послано на землю в виде внятных звуков и что как звуки эти, так и письменные знаки были, очевидно, созданы, то есть возникли и проявились во времени.

Страница из Корана

Это учение находилось в связи с учением об атрибутах Божества, которых обыкновенно насчитывалось семь, именно: жизнь, знание, всемогущество, воля, слух, зрение и речь; хотя ни в Коране, ни в предании не говорится о свойствах Бога, тем не менее, он называется в них Богом живым, всезнающим и т.д., что понималось в том смысле, что Бог жив через жизнь, всеведущ через знание и т.д. Бог называется также глаголящим, то есть таким, который от вечности давал познавать себя понятным образом. Мутазилиты оспаривали также и это представление о вечных свойствах, во-первых, потому, что некоторые из этих качеств имели антропоморфный характер, затем потому, что, по их мнению, вечный Бог и вечные его свойства непременно должны вести к представлению о многих вечных существах, то есть к политеизму. Таким образом, они старались выражения Корана объяснить иначе, говорили об известных состояниях, в которых иногда пребывает Бог, причем его существо не претерпевает при этом никакого изменения; но какое бы объяснение они ни избирали, они отказывались признать существование вечных свойств.

С особенною силой настаивая на единстве Божеского существа, мутазилиты не менее стремились выставить на первый план и его справедливость. Поэтому они охотно называли себя людьми единства и справедливости и были единодушны в отрицании предопределения, которое отвергали как с антропологической, так и с теологической стороны. Если Бог, думали они, налагает на людей известные нравственные (или другие) обязанности, обещая человеку наказание или награду (ад и рай), смотря по тому, как он относится к этим требованиям, то Божеское правосудие, вытекающее, как ясно видно из этих же требований, из самой сущности Божией, требует, чтобы человеку дана была способность удовлетворять им, то есть чтобы человек был свободен в своих решениях и поступках. Это представление заставило их заняться теодицеей, и именно на этой задаче они потерпели неудачу по вопросам об умалишенных, рано умерших детях и т.д.

Мы бы зашли слишком далеко, если бы захотели говорить о мутазилитских воззрениях более точно и последовательно; мы думаем, что достаточно уже охарактеризовали их, тем более что нам придется прибавить о них еще кое-что при изложении правоверной догматики. Заметим только вкратце, что мутазилитские стремления в конце концов не имели успеха у магометан, так что уже при Мотаваккиле (847-861) правительство начало их преследовать и был издан указ прекратить споры о религиозных вопросах, а просто держаться решения законоведов. Конечно, этому приказу не все последовали, но с этих пор сделалось опасно отрыто провозглашать основные пункты мутазилитизма: о создании Корана и об отрицании предопределения. Диспуты продолжались только в школах и потеряли всякое влияние на массы. Между тем мутазилиты, зашедшие слишком далеко, впали в неверие, к чему их легко могло привести их свободное отношение к Корану и преданию. Уже один из древнейших мутазилитов сомневался в Божественном происхождении 3-й суры, потому что в ней встречаются проклятия против дяди Магомета Абу-Лахаба; более же поздние находили много недостатков в Откровении именно с эстетической точки зрения, хотя именно эстетическое превосходство Корана и признавалось обыкновенно сверхъестественным и почиталось неоспоримым доказательством его Божественного происхождения.