Иллюзионист

Мейсон Анита

Она разлучала супругов, уводила молодежь от родителей и говорила, что, поскольку конец света близок, людям не имеет смысла заводить семью. В секте была принята общая собственность на вещи, что вызывало презрение у купечества и тревогу у богатых. Секта утверждала, будто раб равен своему господину, что было очевидной, но опасной бессмыслицей. Она пользовалась туманными, но страстными терминами, вроде «царствие», что вызывало тревогу у официальных представителей государственной власти империи. Она утверждала, будто ее основатель, недавно казненный как политический преступник, был не только невинен, но стоял каким-то странным образом выше Закона и даровал подобную привилегию своим последователям, —

что навлекало проклятие священников, которые веками были хранителями Закона. Что раздражало более всего, так это нежелание секты сделать что-либо, в чем ее можно было бы недвусмысленно обвинить. Члены секты платили налоги, отказывались отвечать насилием на насилие и продолжали болтать языком.

Естественно, напряжение, создаваемое существованием такой группы, должно было найти выход. Второстепенный руководитель секты, завоевавший репутацию своими магическими способностями и талантливый оратор, столкнулся с группой консервативно настроенных граждан и предстал перед религиозными властями по обвинению в богохульстве. Его друзья утверждали, что обвинение было сфабриковано, и на суде обвиняемый доказал это. В конце своей длинной публичной речи, в которой он напомнил слушателям об их национальной истории и об ошибках их предшественников, он заявил, будто умерший руководитель, почитаемый сектой, был тем самым обещанным Мессией, и утверждал, что ему было видение, в котором этот казненный нарушитель закона и неудавшийся революционер прославлялся на небесах наравне с национальным божеством.

Тогда основой национальной религии и гордостью нации был Закон — свод сложнейших правовых, нравственных и религиозных правил, продиктованный их богом, как верили люди на заре истории. Чтобы соблюдать этот Закон вопреки иностранным захватчикам, их праотцы шли на смерть и видели, как пытают их детей. Допустить, что неуважение к Закону может быть одобрено свыше, было невыносимо. У первосвященников, по сути, не было выбора. Наказанием за богохульство было побивание камнями. Соответственно, виновный был побит камнями, и все согласились, что иначе поступить было нельзя.

Деметрий был в восторге от своих новых спутников.

В первый вечер они поделились с ним едой и дали ему грубое одеяло, пахнущее козлом, для тепла. Смотря на звездное небо, он подумал о Симоне и вспомнил, как однажды они были вынуждены покинуть один негостеприимный город и долго шли по опасной дороге в поисках постоялого двора, но, так и не найдя его, остановились на ночь под скалой. Симон был добр к нему той ночью. Деметрий подумал, что Симон был часто добр к нему — чаще, чем ему тогда казалось. Но даже когда Симон не был добр, он был рядом. Где теперь Симон? Деметрий заплакал от жалости к себе, когда понял, что свобода обрекла его на одиночество. Он заснул, свернувшись жалким комочком.

Через несколько дней он забыл Симона. Его друзья нашли ему красное платье и шапку, подобные тем, что носили сами, и научили его бить в цимбалы. Он научился танцевать несколько танцев богини. Это были странные, пьянящие кружения, от которых в голове сперва все плыло, а потом наступал странный покой и мысли делались ясными и отстраненными. Казалось, его тело, кружащееся как волчок, существовало отдельно от головы. Он не хотел останавливаться, но ему не разрешали. Говорили, это опасно для новичка. Но если он останется с ними, его научат.

Они проходили по городам и деревням, и он бил в цимбалы и танцевал. В основном их встречали дружелюбно, только изредка бросались камнями. Они держались побережья, где смешанное население говорило по-гречески; горной же части страны религиозная терпимость была не свойственна. Они проносили по улицам образ своей богини. Деметрию сказали, что она была

Матерью. Деметрий спросил, была ли она той же самой богиней, которой поклонялся он, и ему объяснили, что она известна под разными именами, но ее первое имя — Жизнь. Она дает, и она же забирает. Они носили ее образ по стране и в полнолуние приносили ей ежегодное жертвоприношение и купали ее в реке.

Деметрий спросил о жертвоприношении, но ему сказали, что существует много таинств и что он еще новичок. Если он останется с ними, они его научат.

В группе было двое юношей немногим старше его. Они были греками и, кажется, близкими друзьями. Они ревностно поклонялись богине уже год и говорили, что их скоро посвятят в таинство. Они не хотели ничего говорить ему о таинстве, кроме того, что это церемония очищения, которая навсегда посвятит их служению богине. Они говорили об этом с таким смиренным пылом, что Деметрий им завидовал. Он думал, что очень приятно посвятить себя чему-нибудь. Он спросил, нельзя ли посвятить его в таинство вместе с ними, но они улыбались и говорили, что он слишком молод.

Он бил в цимбалы и танцевал, и казалось, что его жизнь с Симоном осталась далеко позади. С друзьями он чувствовал себя в безопасности — все были добры к нему, и никакие пугающие духи не мерещились ему в чаше для предсказаний, огне или лампе, не преследовали на пустынных дорогах и не наполняли его сны чудовищами.

Однажды он увидел нечто его удивившее. Это случилось в их последний день на побережье — на следующий день они собирались направиться в глубь страны, в горы и леса. Они прошли, танцуя, через деревню, собирая пожертвования на свою вечернюю трапезу, но, когда остановились на ночлег, один из мужчин не перестал танцевать. Странно напряженный, обливаясь потом, с закатившимися глазами, он танцевал медленно, ритмично, с наводящей ужас нескончаемой энергией на грани истощения, и тамбурин дрожал и вибрировал в его вытянутой руке. Он наматывал вокруг костра петлю за петлей, извиваясь и отступая в рисунке танца, который был понятен одному ему, извиваясь и отступая среди многочисленных зрителей. И вот он ступил в костер и замер.

Он стоял там босой, с бесстрастным лицом, а потом продолжил свой танец, выйдя из пламени.

— Я думал, только мой хозяин был способен на это, — помолчав, сказал Деметрий.

— Боль — это тайна, — сказал мужчина рядом с ним. — Ее можно разгадать.

— Вы научите меня, — спросил Деметрий, — не чувствовать боли?

— Если останешься с нами, мы тебя научим.

Он остался с ними.

— Некромантия не по моей части, — сказал Симон Волхв.

— Я хорошо заплачу, — сказал ювелир.

— Меня не интересуют деньги, — сказал Симон.

— Этот перстень, — улыбнулся ювелир, прикасаясь к бирюзе торговца пряностями, — стоил немало драхм.

Они сидели в таверне уже не первый час, ювелир заказывал кувшин за кувшином кислого местного вина, а Симон говорил. Разговорами Симон иногда зарабатывал на жизнь. Однако в этот раз он говорил слишком много. От философии он переходил к астрологии, от астрологии — к магии и, отвечая на вопросы ювелира, чью напористость осознал слишком поздно, не мог побороть в себе тяги продемонстрировать обширность своих знаний. Когда принесли очередной кувшин с вином, ювелир сделал Симону предложение: у ювелира есть брат, дядя жены которого… Это была длинная и безнравственная история, в которой, кроме всего прочего, фигурировали: судебный процесс, оспариваемое завещание и земельная тяжба. Симон слушал вполуха: он слышал все это десятки раз. Без околичностей, речь шла об убийстве с помощью колдовства. Маг сталкивается с самыми низменными сторонами людей — его просят сделать то, что люди не осмеливаются сделать сами.