Иллюзия «Я», или Игры, в которые играет с нами мозг
Шрифт:
Как процесс развития формирует характер нашего восприятия мира
Получается, что люди Востока и Запада видят мир по-разному? Один из возможных ответов состоит в пластичности мозга. Она позволяет развивающемуся мозгу кодировать соответствующие ощущения, формируя характер их восприятия.
Мир полон сложности и двусмысленности. В нем царит «цветущий и жужжащий беспорядок», как однажды написал Уильям Джеймс [477] . Мы стремимся придать всему смысл, организуя информацию в смысловые схемы. В большинстве случаев это происходит почти автоматически – в рамках «программного пакета» (который мы унаследовали со своими генами), организующего процессы работы мозга, порождающие определенное восприятие.
477
W. James, Principles of Psychology (New York, NY: Henry Holt, 1890).
Однако
Вдобавок к нашим «встроенным правилам» познания мира, важнейшим источником опыта являются другие люди. Мы уже говорили о том, что младенцы ориентированы на людей с самого рождения. Нисбетт (автор вышеупомянутой книги «География мышления») уверен, что наши самые ранние контакты со взрослыми тоже формируют способ нашего видения мира. Например, восточные и западные матери по-разному общаются и разговаривают со своими младенцами. Матери США намного чаще устраивают игры, где нужно называть отдельные игрушки. Японские матери обычно вовлекают своих детей в социальные игры. Например, в одном эксперименте наблюдали, как американские и японские матери взаимодействовали со своими детьми, имея одинаковые игрушки [478] .
478
A. Fernald and H. Morikawa, «Common themes and cultural variations in Japanese and American mothers» speech to infants», Child Development, 64 (1993), 637–56.
Американские матери в два раза чаще называли игрушки и обращали внимание ребенка на качества каждого предмета. А японские матери не называли объект, но они больше вовлекали ребенка в игры с обменом вроде «на, возьми, а теперь дай мне обратно». Даже язык в этих двух культурах по-разному акцентирует индивидуальные и относительные качества предметов [479] . Наверное, поэтому восточные дети отстают от западных в сортировке объектов по категориям, зато более искусны в выделении общих свойств объектов.
479
A. Gopnik and S. Choi, «Do linguistic differences lead to cognitive differences. A cross-linguistic study of semantic and cognitive development», First Language, 10 (1990), 199–215.
Эти неодинаковые способы категоризации мира влияют и на социальные параметры. Но они не устанавливаются на всю жизнь (как данности, запечатленные в критический период).
Например, в эксперименте с праймингом две группы европейских/американских студентов попросили обводить кружком либо местоимения, выражающие независимость («я», «мое»), либо выражающие единство («мы» и «наше»). Затем испытуемые первой группы демонстрировали склонность к индивидуалистским высказываниям, а студенты второй группы тяготели к коллективным ценностям [480] . Таким образом, люди более склонны к конформизму со средой, нежели управляются глубоко засевшими установками коллективизма или индивидуализма.
480
W.L. Gardener, S. Gabriel and A.Y. Lee, «I» value freedom but «we» value relationships: Self-construal priming mirrors cultural differences in judgment», Psychological Science, 10 (1999), 321–6.
Кроме того, такой же прайминг применительно к студентам из Гонконга (которые выросли под двойным влиянием восточных и западных взглядов) способен переключать их психологические установки то в сторону коллективных взглядов (если им показывали образ китайского дракона), то в сторону индивидуализма (картинка с флагом США). В этом эксперименте у групп бикультурных гонконгских китайцев были активизированы либо восточные, либо западные психологические установки, а затем рассказана история о мальчике с избыточным весом, который не может справиться с соблазном обжорства [481] . Потом их попросили оценить, насколько его проблемы с весом были следствием его собственного характера либо социальных условий, в которых он находился. И те, чья установка была задана китайским символом, оценили роль
481
Y.-Y. Hong, C.-Y. Chiu and T.M. Kung, «Bringing culture out in front: Effects of cultural meaning system activation on social cognition», in K. Leung, Y. Kashima, U. Kim and S. Yamaguchi (eds), Progress in Asian Social Psychology, Vol. 1 (Singapore: Wiley, 1997), 135–46.
Кто я?
Такие исследования тоже подрывают мнение о неком внутреннем Я и говорят в пользу иллюзии Я. Если мы настолько восприимчивы к давлению коллектива, влиянию прайминга, стереотипов и культурных особенностей воспитания, то мнение о неизменном Я ошибочно. Если это самое Я гнется и шатается при малейшем изменении обстоятельств, значит, его не существует.
Люди лелеют ту или иную форму самоиллюзии, но она сформирована обстоятельствами. Для человека Запада иллюзия Я характеризуется его индивидуальной борьбой с обстоятельствами, а человек Востока воспринимает себя в качестве игрока команды. Если бы эти разные типы Я были истинными, то их нельзя бы было изменить с помощью контекста. Обратите внимание, что оба способа видения мира и, главное, самоиллюзии индивидуума требуют некоторого публичного подтверждения, присутствия других людей.
Важно усвоить этот урок. В наши дни, когда мы все больше вынуждены делить свое ограниченное жизненное пространство на планете, многие полагают, что они дружелюбны, разумны и справедливы. Мало кто готов признать, что он предвзят, нелогичен и придерживается расистских взглядов. Однако мы подвержены стереотипам и искажениям, которые влияют на наше восприятие и поведение, а также подвержены влиянию других людей.
Следует принять тот факт, что предубеждение является неотъемлемой частью групповой психологии, как заявляет Тайфел и другие. Первый шаг в решении проблемы – признание того, что начинать нужно с себя. И покуда мы питаем иллюзию Я, мы не осознаем, насколько сильно внешние обстоятельства влияли и влияют на нас. Мы не видим этого потому, что когнитивный диссонанс постоянно прикрывает нас от провалов, пытаясь поддерживать веру в единое и неделимое Я – идеальную историю того, кем мы, по собственному мнению, являемся.
Ответ к рисунку 9: Рядом с карандашами сидит игрушечная горилла.
Глава 7
Истории, которыми мы живем, или Как работает наша память
Я огляделась вокруг – это было похоже на фильм ужасов. Люди лежали друг на друге, пахло горелой кожей, и человеческие внутренности выбивались через выжженные места. Я продолжала думать о моем женихе, о нашей свадьбе, я хотела быть в том белом платье и произносить клятву в своей любви к нему. Что-то дало мне силы подняться. Сегодня я убеждена, что это мой любимый, уходивший на небеса.
482
A. Gatton, «Twin Towers «survivor» a lonely imposter», Herald Sun (14 September 2008).
Кто может забыть день, когда смотрел кадры атаки на башни-близнецы? Вовсе не обязательно было находиться там. Это был первый в истории транслируемый ужас терроризма, свидетелем которому стал весь мир. Я был на работе, в Бристоле, Англия, и только недавно установил телевизор на стене своего кабинета для просмотра научно-исследовательских фильмов. Но в тот день я включил его, чтобы смотреть на ужас, разворачивавшийся тем бодрящим и солнечным сентябрьским утром в Нью-Йорке. Это был сюрреализм – этого не могло быть. Я помню, что пытался оторваться от зрелища – будто это был всего лишь очередной новостной сюжет. Я не хотел слишком много думать о том, что видел. И тем не менее я не забуду тот день. Он выжжен в памяти всех, кто был свидетелем этого события, которое осталось в истории просто как 11 сентября.
Мы обсуждали ранее, что воспоминания являются не записью, а скорее легендой, воспроизводимой из компостной кучи нашей долговременной памяти. Мы конструируем такие истории, чтобы придать смысл пережитым событиям. Со временем они меняются и искажаются, сливаются, выворачиваются, смешиваются и коверкаются другими переживаниями, и постепенно блекнут. Но некоторые воспоминания остаются такими же живыми, как в день, когда они случились, – или, по крайней мере, кажутся такими.
Когда мы становимся свидетелями чего-то по-настоящему ужасающего, событие оставляет след в нашем мозге, навсегда отпечатываясь в нашем сознании.