«Илы» атакуют
Шрифт:
Как часто я вспоминал эти слова через несколько лет на фронте! Как часто выручал меня боевой разворот, эта «очень нужная фигура»!
Осенью комиссия принимала у нас экзамены. Опять лечу с Цурановым, опять молча. Три полета по кругу и один в зону. Оценка – отлично. На отлично сдал и теоретическую часть.
Учеба в аэроклубе окончилась. Что же дальше?
– Курсант Бегельдинов! К начальнику! Бегу, недоумевая, зачем меня вызывают.
Оказалось, что из окончивших аэроклуб
Начались занятия по теоретической подготовке. Теперь мы сидим рядом со своими недавними учителями, сами готовимся стать инструкторами. Занятия идут вечерами, иногда до глубокой ночи. А с утра – в школу. Ведь я заканчиваю десятый класс.
Как-то незаметно пришла весна – волнующая пора выпускных экзаменов в школе и инструкторских тренировочных полетов в аэроклубе.
В один из дней, обычных аэродромных дней, всех нас взволновала весть о том, что приехала специальная комиссия ВВС. Будут отбирать курсантов в военно-авиационные школы.
– Счастливый ты, – грустно произнес Петька. – Тебя могут взять, а меня нет.
Что я мог ответить другу, чем утешить его? Он хорошо сдал экзамены, стал пилотом, но на инструкторской работе его не оставили.
– А ты сам пойди, – предложил я. – Возьмут.
– Да, возьмут. Как бы не так. Ладно. Вот закончу школу, тогда еще посмотрим.
Комиссия между тем знакомилась с личными делами. Бухарбаев доверительно сказал, что мое личное дело отложено. Меня пригласят на беседу.
День, когда я предстал перед комиссией военно-воздушных сил, на всю жизнь врезался в память.
Робко вхожу в комнату, вижу большой стол, за ним – военных с голубыми петлицами. Не успеваю раскрыть рот, чтобы отрапортовать о том, что явился по вызову, как слышу вопрос:
– Тебе что, паренек? Оборачиваюсь, думая, что кто-то стоит за спиной. Никого.
– Мы тебя спрашиваем.
Стараясь придать голосу солидность, рапортую:
– Инструктор-общественник Бегельдинов явился по вашему приказанию.
Все смотрят на меня с изумлением. Авиатор с тремя «шпалами» на петлицах выходит из-за стола, подходит почти вплотную. На лице его написано искреннее удивление – я много ниже его плеча.
– Инструктор, говоришь? – с украинским акцентом произносит он. – Ай да хлопчик! Молодец! Ладно, иди. У нас времени для шуток нет.
– Дяденька... – невольно вырывается у меня.
Все смеются. Я окончательно растерян. Цуранов что-то шепчет военным. Те рассматривают меня уже без смеха.
– Мал уж больно, – слышу я. – Ноги до педалей не достанут.
– Достают же!.. – вмешиваюсь я.
Опять хохот. Теперь смеюсь и я. Вдруг тот
– Сколько скота имел раньше твой отец?
Я растерянно молчу.
– Что замолк? Наверно, байский сын?
Я растерялся вовсе. Стою, хлопаю глазами и не знаю, что сказать.
– Могу справку показать, могу доказать, могу принести, – бессвязно бормочу я.
– Неси! Посмотрим на твою справку.
Опрометью бросаюсь вон из кабинета. Лечу домой. Мать пугается моего вида. Никак не могу толком объяснить ей, какой документ нужен. Вместе роемся в бумагах отца. Нашел! Вот она, справка, подписанная самим Михаилом Васильевичем Фрунзе. Стремглав кидаюсь в аэроклуб. Поздно. Никого уже нет.
Едва дождался утра. Во дворе жду прихода членов комиссии. Наконец они пришли, вошли в кабинет. Вхожу следом и протягиваю справку. Тот самый авиатор, что строго смотрел на меня, вначале никак не может понять, какой документ я принес и зачем. Потом вспоминает, смеется.
– Вы прочитайте, – с обидой говорю я, – прочитайте.
– Хорошо, малыш, – сквозь смех говорит он. – Давай сюда свою документину.
Он берет справку в руки, лицо его становится серьезным.
– Что ж, партизанский сын, – произносит он. – Ты зачислен в Саратовскую военную школу пилотов. Это было решено еще вчера. Поздравляю, – и он протянул мне большую сильную руку.
... Лето 1940 года. Я стою на перроне фрунзенского вокзала. Еду в военную школу. Начинается посадка.
– Береги себя, сынок, – утирая слезы, говорит мать.
– Мама, не беспокойся за меня.
– Смотри, Талгат, пиши нам, не забывай.
– Конечно, отец. У меня, кроме вас, никого нет.
Гудок. Медленно плывет назад здание вокзала. Я высовываюсь из окна, вижу отца, который бережно обнимает мать, уткнувшуюся ему в плечо. Прощайте, родные! В этот момент я был далек от мысли, что увижу отца и мать лишь через пять с лишним лет, пройдя через горнило войны, самой жестокой из всех, которые знало человечество.
Трудные годы
Апрель. В горах еще лежит снег. И вечерами легкий весенний ветер приносит в город его запах. Степь после зимней спячки начинает дышать все глубже и глубже. Красные и желтые тюльпаны, а между ними – нежные подснежники. Красиво...
Я думал об этом, стоя у окна вагона. Поезд все шел и шел на север. Давно уже нет гор, а куда ни кинешь взгляд – безбрежная степь. Там, впереди, ждет летная школа, ждут новые друзья. Поэтому неприветливые приаральские пески казались близкими и родными...