Илья Ильф, Евгений Петров. Книга 2
Шрифт:
Работники гаража, кружковцы, жители коммунальной квартиры, оперные артисты, оркестранты и пр.
Музыка продолжается. Оперный театр. Ложи. Партер. Оркестр.
В оркестре «суровые будни». Арфистка читает роман. Перелистывает страницу, вытирает платочком глаза, вздыхает. Потом поворачивается к арфе, с печальным видом берет два длинных арпеджио и снова углубляется в занимательную, судя по всему, книгу.
Фаготист читает «Вечернюю Москву». Показывает второму фаготисту какую-то заметку. Оба значительно покачивают
Дирижер с ужасом смотрит в угол оркестра, где перед пюпитром сиротливо лежит всякая ударная утварь. Оркестранта, орудующего этой утварью, нет.
Дирижер зажмуривает глаза и дает палочкой вступление тарелкам.
В эту, самую последнюю секунду из маленькой двери выходит оркестрант, вздымает тарелки и с пунктуальной точностью производит удар.
Дирижер бледно улыбается.
Оркестрант потрясает тарелками, держа их на вытянутых руках, потом, заглушив их, осторожно кладет на стул и, согнувшись, уходит в комнату отдыха.
Там его поджидает партнер за незаконченной партией в домино.
За кулисами. На сцену бегут фигуранты и тореадор. За ним поспешает алькад с плюшевой подушечкой, на которой лежит шпага. Осветитель возится у своего прожектора. В будочке появляется суфлер и раскрывает клавир.
В артистической уборной готовятся к выходу: Эска-мильо. высокий, тощий баритон, и Дон-Хозе, маленький, толстый тенор. Звуки музыки теперь еле слышны.
Появляется помощник режиссера.
Помреж. Василий Андреич, Николай Яковлевич, пожалуйте!
Актеры выходят в коридор. Звуки музыки усиливаются.
Зрительный зал. Галерка. Боковые места, откуда все очень хорошо слышно, но виден только кусочек потолка с толстеньким гипсовым амуром.
Василий Фомич сидит с раскрытым клавиром «Кармен» на коленях. Этот маленький старичок — отчаянный и бескорыстный почитатель оперы. Таких стариков можно увидеть на галерке любого оперного театра. Занимают они такие места, откуда нельзя увидеть и кусочка сцены. Но милым старикам не нужно видеть. Им нужно слышать. В руках у них обязательно клавир, в котором они делают весьма таинственные отметки. Они помнят всех певцов и певиц за последние пятьдесят лет, помнят наизусть все оперы, искренне радуются чужому успеху и ужасно страдают, когда певцы фальшивят.
Василий Фомич слушает доносящиеся со сцены музыкальные фразы, блаженно улыбается и дирижирует воображаемым оркестром.
Увлекшись, он задевает рукой сидящего рядом с ним молодого человека, который мечтательно слушает, полузакрыв глаза. Молодой человек вздрагивает и отодвигается.
Василий Фомич, ничего не замечая, продолжает дирижировать. Потом принимается напевать. Молодой человек страдает, но терпит.
Зрительный зал.
Сцена.
За кулисами Кармен. В последний раз перед выходом она оправляет платье. Пробует голос. Потом выходит на сцену.
Арфистка перелистывает
Фаготист откладывает «Вечерку» и берет «Известия».
На сцене Хозе берет высокую ноту.
Молодой человек на галерке бурно аплодирует. Задевает Василия Фомича. Тот терпит.
Крохотный, толстенький тенор, обращаясь к высокой Кармен, поет: «Кармен, тебя я обожаю. Кармен, тебе я все прощаю…»
По правде говоря, это довольно комичное зрелище, но на боковых местах галерки, откуда, к счастью, ничего не видно, дуэт производит ошеломляющее впечатление.
Василий Фомич и его сосед забывают обо всем на свете.
Молодой человек, на лице которого написано умиление, под звуки арии: «У нас ведь было счастье…» — нежно берет соседа за руку. Василий Фомич этого не замечает. Он так увлечен музыкой, что даже не смотрит в свою партитуру. Полузакрыв глаза и прислонившись к плечу соседа, он мечтательно дирижирует левой рукой.
Внезапно Хозе берет неточную ноту. На лицах любителей появляется выражение страдания. Старик вдруг замечает, что молодой человек держит его за руку и что сам он прислонился к его плечу. Но опера идет дальше и вскоре оба они снова чувствуют себя на вершине счастья.
Фасад оперного театра. Мимо проходят трамваи. Возле театра выстроились автомобили, поджидающие окончания спектакля.
Большой таксомоторный гараж. Справа от входа диспетчерская будка с окошечком, выходящим во внутренность гаража. У окна — Клава Белкина. Она очень мила, несмотря на то что лицо ее носит следы некоторой косметической изощренности. Совершенно понятно, что жизненный путь такого существа не может не быть усеян разбитыми сердцами работников автомобильного транспорта.
Клава удивлена и раздосадована.
Перед ней стоит, широко разведя руки, Альфред Тараканов — личность во всех отношениях замечательная. Во-первых, он с усиками. Во-вторых — в крагах. В-третьих — в кепке, которая представляет собой последний крик моды. Это сооружение сочетает в себе все достижения кепочной техники: клапаны непонятного назначения, особым образом укрепленные, гигиенические дырочки, предохраняющие от раннего облысения, кожаные ремешки, козырек обтекаемой формы и еще многие другие изобретения и усовершенствования девятнадцатого и двадцатого веков, для описания которых потребовалось бы слишком много места и времени.
Тараканов. Я так скажу. Один интересный брюнет исключительно влюблен в одну интересную девушку.
Клава (в смятении). Какую девушку?
Тараканов. Товарищ Белкина. В отношении девушки не скрою: девушка — это вы.
Клава(сдерживая смех). А брюнет?
Тараканов. Брюнет, товарищ Белкина, пожелал остаться неизвестным.
Клава. Ну, я пошла. (Делает движение, чтобы уйти.)