Илья Ильф, Евгений Петров. Книга 2
Шрифт:
Молочные братья изредка важно переглядывались и принимались пилить с новой силой. В утренней тишине слышалось только посвистывание сусликов и скрежетание нагревшихся ножовок.
— Что такое! — сказал вдруг Балаганов, переставая работать. — Три часа уже пилю, а оно все еще не золотое?
Паниковский не ответил. Он уже все понял и последние полчаса водил ножовкой только для виду.
— Ну-с, попилим еще! — бодро сказал рыжеволосый Шура.
— Конечно, надо пилить! — заметил Паниковский, стараясь оттянуть страшный час расплаты.
Он закрыл лицо ладонью и сквозь
— Ничего не понимаю! — сказал Шура, допилив до конца и разнимая гирю на две яблочные половины. — Это не золото.
— Пилите, пилите, — пролепетал Паниковский.
Но Балаганов, держа в каждой руке по чугунному полушарию, стал медленно подходить к нарушителю конвенции.
— Не подходите ко мне с этим железом! — завизжал Паниковский, отбегая в сторону. — Я вас презираю!
Но тут Шура размахнулся и, застонав от натуги, метнул в интригана обломок гири. Услышав над своей головой свист снаряда, интриган лег на землю.
Схватка уполномоченного с курьером была непродолжительна. Разозлившийся Балаганов сперва с наслаждением топтал манишку, а потом приступил к ее собственнику. Нанося удары, Шура приговаривал:
— Кто выдумал эти гири? Кто растратил казенные деньги? Кто Бендера ругал?
Кроме того, первенец лейтенанта вспомнил о нарушении сухаревской конвенции, что обошлось Паниковскому в несколько лишних тумаков.
— Вы мне ответите за манишку! — злобно кричал Паниковский, закрываясь локтями. — Имейте в виду, манишки я вам никогда не прощу! Теперь таких манишек нет в продаже!..
В заключение Балаганов отобрал у противника ветхий кошелечек с тридцатью восемью рублями.
— Это за твой кефир, гадюка! — сказал он при этом.
В город возвращались без радости.
Впереди шел рассерженный Шура, а за ним, припадая на одну ножку и громко плача, тащился Паниковский.
— Я бедный и несчастный старик! — всхлипывал он. — Вы мне ответите за манишку! Отдайте мне мои деньги!
— Ты у меня получишь! — говорил Шура, не оглядываясь. — Все Бендеру скажу! Авантюрист!
Глава двадцать первая
КОНЕЦ «ВОРОНЬЕЙ СЛОБОДКИ»
Варвара Птибурдукова была счастлива. Сидя за круглым столом, она обводила взором свое хозяйство. В комнате Птибурдуковых стояло много мебели, так что свободного места почти не было. Но и той площади, которая оставалась, было достаточно для счастья. Лампа бросала свет за окно, где, как дамская брошь, дрожала маленькая зеленая веточка. На столе лежали печенье, конфеты и маринованный судак в круглой железной коробочке. Штепсельный чайник собрал на своей кривой поверхностью весь уют птибурдуковского гнезда. В нем отражались и кровать, и белые занавески, и ночная тумбочка. Отражался и сам Птибурдуков, сидевший напротив жены в синей пижаме со шнурками. Он тоже был счастлив. Про пуская сквозь усы папиросный дым, он выпиливал лобзиком из фанеры игрушечный дачный нужник. Работа была кропотливая. Необходимо было выпилить стенки, наложить косую крышу, устроить внутреннее оборудование, застеклить
Окончив работу, инженер радостно засмеялся, похлопал жену по толстой, теплой спине и придвинул к себе коробочку с судаком. Но в эту минуту послышался сильный стук в дверь, мигнула лампа, и чайник сдвинулся с проволочной подставки.
— Кто бы это так поздно? — молвил Птибурдуков, открывая дверь.
На лестнице стоял Васисуалий Лоханкин. Он по самую бороду был завернут в белое марсельское одеяло, из-под которого виднелись волосатые ноги. К груди он прижимал книгу «Мужчина и женщина», толстую и раззолоченную, как икона. Глаза Васисуалия блуждали.
— Милости просим, — ошеломленно сказал инженер, делая шаг назад. — Варвара, что это?
— Я к вам пришел навеки поселиться, — ответил Лоханкин гробовым ямбом, — надеюсь я найти у вас приют!
— Как — приют? — сказал Птибурдуков, багровея. — Что вам угодно, Васисуалий Андреевич?
На площадку выбежала Варвара.
— Сашук! Посмотри, он голый! — закричала она. — Что случилось, Васисуалий? Да войди же, войдите!
Лоханкин переступил порог босыми ногами и, бормоча «несчастье, несчастье», начал метаться по комнате. Концом одеяла он сразу смахнул на пол тонкую столярную работу Птибурдукова. Инженер отошел в угол, чувствуя, что ничего хорошего уже не предвидится.
— Какое несчастье? — допытывалась Варвара. — Почему ты в одном одеяле?
— Я к вам пришел навеки поселиться, — повторил Лоханкин коровьим голосом.
Его желтая барабанная пятка выбивала по чистому восковому полу тревожную дробь.
— Что ты ерунду мелешь? — набросилась Варвара на бывшего мужа. — Ступай домой и проспись. Иди! Уйди отсюда! Иди, иди домой.
— Уж дома нет, — сказал Васисуалий, продолжая дрожать, — сгорел до основанья! Пожар, пожар прогнал меня сюда. Спасти успел я только одеяло и книгу спас любимую притом. Но раз вы так со мной жестокосерды, уйду я прочь и прокляну притом.
Васисуалий, горестно шатаясь, пошел к выходу. Но Варвара с мужем удержали его. Они просили прощения, говорили, что не разобрали сразу, в чем дело, и вообще захлопотали. На свет были извлечены новый пиджачный костюм Птибурдукова, белье и ботинки.
Пока Лоханкин одевался, супруги совещались в коридоре.
— Куда его устроить? — шептала Варвара. — Он не может у нас ночевать, у нас одна комната!
— Я тебе удивляюсь, — сказал добрый инженер, — у человека несчастье, а ты думаешь только о своем благополучии.
Когда супруги вернулись в комнату, погорелец сидел за столом и прямо из железной коробочки ел маринованную рыбу. Кроме того, с полочки были сброшены два тома «Сопротивления материалов», и их место заняла раз золоченная «Мужчина и женщина».
— Неужели весь дом сгорел? — сочувственно спросил Птибурдуков. — Вот ужас!
— А я думаю, что, может быть, так надо, — сказал Васисуалий, приканчивая хозяйский ужин, — может быть, я выйду из пламени преобразившимся?
Но он не преобразился.