Имаджика. Примирение
Шрифт:
— Кто? — спросила Юдит.
— Сартори, — сказал Понедельник.
— А он где-нибудь поблизости?
Молчание Миляги послужило достаточно красноречивым ответом.
— И вы думаете, что несколько замков его удержат?
— А что, нет? — сказала Хои-Поллои.
— Если он захочет войти, его не удержит ничто, — сказала Юдит.
— Он не захочет, — ответил Миляга. — Когда начнется Примирение, через дом будет проходить поток сил… сил моего Отца…
Мысль об этом показалась Юдит настолько же неприятной, насколько, как рассчитывал Миляга, будет она неприятной и для Сартори. Но ответ ее был тоньше, чем простое выражение отвращения.
— Он
Он наградил ее суровым взглядом.
— Мы о чем говорим — о силе или о тебе?
Юдит помедлила, перед тем как ответить.
— О том и о другом, — сказала она наконец.
Миляга пожал плечами.
— Если это случится, решение принимать тебе, — сказал он. — Тебе уже приходилось делать выбор, и ты ошиблась. Может быть, настало время обрести хоть чуточку веры, Юдит. — Он встал. — Приобщись к тому знанию, которым все остальные уже обладают.
— И что же это за знание?
— Это знание о том, что через несколько часов мы станем частью легенды.
— Да-а, — тихо выдохнул Понедельник, и Миляга улыбнулся.
— Будьте осторожны, — сказал он и направился к двери.
Юдит оперлась на Клема и с его помощью встала на нога. Когда она вышла из комнаты, Миляга уже шел по лестнице. Она не звала его — он сам остановился на мгновение и, не оборачиваясь, произнес:
— Я не хочу тебя слушать.
Потом он продолжил свой подъем, и по его опущенным плечам и тяжелой походке она поняла, что при всех пророческих заявлениях в нем живет тот же червячок сомнения, что и в ней, и он боится, что стоит ему повернуться и посмотреть на нее, как червяк этот разжиреет и задушит его.
У порога его встретил запах листвы, который, как он и надеялся, заглушил доносящуюся с темных улиц вонь. В остальном же его комната, в которой он жил, смеялся и спорил о загадках вселенной, произвела на него угнетающее впечатление. Она неожиданно показалась ему косным, затхлым местом, в котором слишком часто звучали заговоры и заклинания, постепенно утрачивая значение и смысл. Менее подходящее место и представить себе трудно! Но разве не сам он бранил Юдит всего лишь минуту назад за недостаток веры? Сила мало зависит от места. Ее главный источник — вера Маэстро в сверхъестественное и та воля: которую она рождает.
Готовясь к предстоящему ритуалу, он разделся. Потом он двинулся к каминной полке, намереваясь снять с нее свечи и поставить их по границе круга. Однако вид трепещущих язычков пламени навел его на мысли о молитве, и он упал на колени перед пустым камином. Губы его сами зашептали «Отче Наш», и он прочел молитву до конца. Никогда еще слова ее не звучали так уместно, как сегодня. Но после этой ночи она превратится в музейный экспонат, в осколок тех времен, когда Царствие Господа еще не пришло, а воля Его не исполнилась яко на небеси и на земли.
Чье-то внезапное прикосновение заставило его прерваться. Он открыл глаза, поднял голову, обернулся. Комната была пуста, но в задней части шеи до сих пор ощущалось легкое покалывание. Он знал, что дело не в очередном воскресшем воспоминании. Это нежное прикосновение было напоминанием о награде, которая ждет его после окончания труда. Речь шла не о славе, нет, и не о благодарности Доминионов. Наградой этой был Пай-о-па. Он посмотрел на покрытую пятнами стену над каминной полкой, и на мгновение ему показалось,
Молитвенное настроение пропало, но это не имело значения: ведь сейчас ему предстоит исполнить то, о чем просили миллионы губ, шептавших «Отче Наш». Он поднялся, взял с каминной полки свечу и, улыбаясь, шагнул в круг, но уже не как простой путешественник, а как Маэстро, готовый привести изорддеррексский экспресс на конечную станцию чуда.
Лежа на подушках внизу в гостиной, Юдит ощутила возникший поток энергий. Грудь и желудок побаливали, словно от легкого расстройства пищеварения. Она потерла живот в надежде успокоить боль, но особой пользы это не принесло. Тогда она встала и заковыляла к двери, оставив наедине Хои-Поллои и Понедельника, который развлекал девушку болтовней, а также новым видом живописи: держа в руке свечу, он покрывал стены разводами копоти, а потом дорисовывал композиции с помощью мелков. На Хои-Поллои его таланты произвели немалое впечатление, и ев радостный смех — впервые звучащий на памяти Юдит — еще звенел у нее в ушах, когда она вышла в коридор и увидела Клема, который стоял на страже у парадной двери. Несколько секунд они смотрели друг на друга в неверном свете свечей. Первой молчание нарушила Юдит:
— Ты тоже чувствуешь?
— Да. Не очень-то приятное ощущение, а?
— Я думала, это только у меня.
— Почему только у тебя?
— Не знаю. Может быть, что-то вроде наказания…
— Ты все еще думаешь, что у него какие-то тайные намерения, так ведь?
— Нет, — сказала Юдит, бросив взгляд в сторону лестницы. — Я думаю, что он искренне делает то, что считает необходимым. Собственно говоря, я абсолютно уверена в этом. Ума Умагаммаги побывала у него в голове…
— Господи, он был просто вне себя.
— Несмотря на это, Она отозвалась о нем очень хорошо.
— Так в чем же дело?
— И все-таки здесь скрывается какой-то заговор.
— Сартори?
— Нет. Это как-то связано с ролью его Отца в этом проклятом Примирении. — Боль в животе стала еще сильнее, и она поморщилась. — Я не боюсь Сартори. Но в том, что происходит в этом доме… — Она заскрипела зубами от нового приступа. — …есть что-то, чему я не доверяю.
Она посмотрела на Клема и поняла, что он, по своему обыкновению, выслушал ее как нежный и заботливый друг, но рассчитывать на его поддержку ей не приходится. Они с Тэем были ангелами Примирения, и если она вынудит их выбирать между ней и успехом ритуала, можно не сомневаться, на чьей стороне они окажутся.
Вновь раздался смех Хои-Поллои, уже не такой простодушный, как прежде. Теперь в нем звучали скрытые нотки лукавства, и Юдит отчетливо распознала их сексуальную природу. Повернувшись спиной к Клему, она остановила взгляд на двери комнаты, в которую она еще ни разу не входила. Дверь была слегка приоткрыта, и ей было видно, что внутри горят свечи. Конечно, идти к Целестине за утешением было полным абсурдом, но все другие дороги были закрыты. Она подошла к двери и открыла ее. Матрас был пуст, а рядом с ним догорала единственная свеча. Комната была слишком большой, чтобы ее мог осветить этот трепещущий язычок пламени, и ей пришлось некоторое время вглядываться в темноту, чтобы обнаружить ее обитательницу. Целестина стояла у дальней стены.