Имаджика. Примирение

Баркер Клайв

— Мне тебя и отсюда прекрасно слышно, — сказала она.

— Так громко я смогу произнести только сто слов, — продолжал торговаться он. — А шепотом — в два раза больше.

— Разве у нас осталось что-то сказать друг другу?

— Ах, — сказал он. — Так много. Ты ведь думаешь, что обо всех все знаешь, верно? Обо мне, о Сартори, о Годольфине. А теперь и о Примирителе. Но одна история тебе неизвестна.

— Вот как? — сказала она, не особенно заинтригованная, — И чья же?

— Ближе.

— Я буду слушать тебя оттуда, где стою.

Он посмотрел на

нее злобно.

— Слушай, ну и сука же ты, в самом деле.

— А ты зря тратишь слова. Если у тебя есть что сказать, скажи. Чьей истории я не знаю?

Перед ответом он выдержал паузу, стараясь выжать из ситуации все то немногое драматическое напряжение, которое в ней имелось. Наконец он сказал:

— Истории Отца.

— Какого отца?

— Разве Отец не один? Хапексамендиоса, конечно. Туземца. Незримого. Владыки Первого Доминиона.

— Ты не знаешь Его истории, — сказала она.

С неожиданной быстротой он потянулся к ней и схватил ее за руку, прежде чем она успела отпрянуть. Понедельник заметил нападение и ринулся на помощь, но, прежде чем он успел сокрушить Дауда, она остановила его и отослала обратно к костру.

— Все в порядке, — сказала она ему. — Он не причинит мне никакого вреда. Не так ли? — Она пристально посмотрела на Дауда, — Не так ли? — повторила она снова. — Ты не можешь позволить себе потерять меня. Я — последняя зрительница, которая у тебя осталась, и ты об этом знаешь. Если ты не расскажешь эту историю мне, ты уже не расскажешь ее никому. Во всяком случае, по эту сторону ада.

Дауд смиренно согласился.

— Это верно, — сказал он.

— Так рассказывай. Сними с души этот камень.

С трудом он набрал воздуха в легкие и приступил к рассказу.

— Ты знаешь, что я видел Его один раз, — сказал он. — Его, Отца всей Имаджики. Он явился мне в пустыне.

— Он явился в человеческом обличье, не так ли? — спросила она, не скрывая своего недоверия.

— Не вполне. Его голос звучал из Первого Доминиона, но в Просвете, знаешь, я видел кое-какие намеки.

— И как же Он выглядел?

— Как человек, насколько я смог разглядеть.

— Или вообразить.

— Может быть, — сказал Дауд. — Но то, что он сказал мне, я слышал на саком деле.

— Ну да. Он сказал, что вознесет тебя, сделает его сводником. Все это ты мне уже рассказывал, Дауд.

— Не все, — сказал он. — Увидев Его, я вернулся в Пятый Доминион, используя заклинания, которые Он прошептал мне, чтобы пересечь Ин Ово. И я прочесал вдоль и поперек весь Лондон в поисках женщины, которая будет благословенна между женами.

— И ты нашел Целестину?

— Да, я нашел Целестину. Причем не где-нибудь, а в Тайберне. Она смотрела, как вешают преступников. Не знаю, почему я выбрал именно ее. Может быть, потому, что она громко расхохоталась, когда приговоренный поцеловал петлю, я подумал, что в этой женщине нет ни грана сентиментальности и она не станет плакать и завывать, если ее заберут в другой Доминион. Она не была красивой даже тогда, но в ней была ясность, понимаешь? У некоторых актрис она есть. У великих актрис.

Лицо, которое может выразить крайнюю степень чувства и при этом не потерять возвышенности. Возможно, я слегка увлекся ею… — Губы его задрожали. — Я был вполне способен на это, когда был моложе. Ну… и я познакомился с ней и сказал, что хочу показать ей сон наяву, нечто такое, что она никогда не забудет. Сначала она не соглашалась, но в те годы своими речами я и луну мог заставить улыбнуться или нахмуриться, так что в конце концов она позволила мне одурманить ее чарами и увезти отсюда. Ну и путешествие у нас было, доложу я тебе. Четыре месяца, через Доминионы. Но в конце концов я доставил ее на место — к Просвету…

— И что случилось?

— Он открылся.

— И?

— Я увидел Божий Град.

Наконец-то она услышала от него нечто такое, что ее заинтересовало.

— Как он выглядел?

— Я видел его только мельком…

Она сдалась и, наклонившись к нему, повторила вопрос в нескольких дюймах от его изуродованного лица.

— Как он выглядел?

— Просторный, сверкающий и совершенный.

— Золотой?

— Все цвета радуги. Но я видел его лишь мельком. Потом стены словно взорвались, и что-то протянулось за Целестиной и увлекло ее внутрь.

— Ты видел, что это было?

— Я много раз прокручивал этот момент у себя в голове. Иногда мне кажется, что это была сеть, иногда — облако. Я не знаю. Но что бы это ни было, оно утащило ее с собой.

— Ты, конечно же, попытался ей помочь, — сказала Юдит.

— Нет, я обосрался и уполз. Что я мог поделать? Она принадлежала Господу. И, если смотреть на вещи широко, разве не оказалась она в конце концов счастливицей?

— Похищенная и изнасилованная?

— Похищенная, изнасилованная и обретшая частицу божественности. А я. — тот, кто выполнил труднейшее поручение, — кем оказался я?

— Сводником.

— Да, сводником. В любом случае, она мне отомстила, — сказал он кисло. — Ты только посмотри на меня! Она должна быть более чем довольна.

Это было правдой. Жизнь, которую не под силу оказалось истребить ни Оскару, ни Кезуар, Целестина практически вытрясла из его тела, и теперь она держалась на тоненькой-тоненькой ниточке.

— Так это и есть история Отца? — спросила Юдит. — Большую часть ее мне приходилось слышать и раньше.

— Это история. Но в чем ее мораль?

— Скажи.

Он едва заметно покачал головой.

— Не знаю, смеешься ты надо мной или нет.

— Я ведь слушаю тебя, верно? Будь благодарен и за это. Мог бы сейчас подыхать тут без единого зрителя.

— Да, но ведь этого не случилось! Конечно, ты могла прийти сюда уже после моей смерти. А может быть, вообще не пришла бы. Но наши жизни вновь пересеклись — в последний раз. Это сама судьба говорит мне, чтобы я облегчил душу.

— От чего?

— Сейчас я тебе расскажу. — Вновь затрудненный вдох. — Все эти годы я размышлял над тем, почему Бог выбрал жалкого представителя актерской братии, поднял его из грязи и послал через три Доминиона себе за женщиной?