Имажинали (сборник)
Шрифт:
Конечно, первым, кто бросился, перегнувшись, склониться над рекой, был я. Но круг на воде, уносимый течением, уже таял, и вскоре толпа, лишенная развлечения, последовала его примеру. Я остался в одиночку таращиться в мутные воды Вьены. По берегу Верхнего города, этого большого укрепленного острова на реке, идут лишь крепостные валы, и Люциус вряд ли решился бы там всплыть. Поэтому все мое внимание было приковано к правому берегу, я неустанно водил глазами вверх-вниз по реке и обратно.
По указанию полиции к месту падения отправились какие-то лодочники, и начали переговоры с несколькими ундинами, которые из любопытства высунули из воды свои расплывающиеся головки. Но, похоже, немедленного результата
Ах, Люциус, Люциус! В некотором смысле я не могу им не восхищаться. Можно думать на его счет все, что угодно, но его хитрость, его ум, его способность выходить из опасных ситуаций заставляют испытывать уважение. На мосту, зная, что я наступаю ему на пятки, зная, что его почти поймали, в одно мгновение он сумел оценить свои шансы, и с дерзостью и решимостью соответствующим образом отреагировал. Понимаешь ли, простой прыжок в воду его бы точно не выручил: его бы спасли, возможно, вопреки желанию. Нет, ему требовался балласт, груз, который увел бы его на дно. Я прикидываю, что тогда, набив карманы камешками или мусором, который несет с течением, или заполнив легкие водой, он бы смог спокойно, хотя и небезболезненно, как я полагаю, вновь выйти на открытый воздух в укромном месте. Нет, правда, он достойный… он был достойным наследником нашего покойного отца. Он обладает смелостью, силой, решительностью. Жаль, что ему не досталось вдобавок и части отцовской мудрости.
Я долго стоял на мосту Нострадамуса, уставившись на воду.
Из глубин подняли только тело мясника в льняном фартуке.
Твой близкий и преданный слуга,
Р. ван Каспер.
Панам, 2 альтебря 1872 г.
Мой дражайший друг,
я получил твою посылку и письмо, которое к ней прилагалось. Будь благословен тысячекратно.
Коробка не пострадала при транспортировке, как и ее драгоценное содержимое. Я только надеюсь, что смогу правильно использовать арбалет. Он такой тяжелый и громоздкий! Теперь я вспоминаю, почему не хотел брать его с собой, когда уезжал.
Шлем, напротив, истинное чудо. Те мелкие доработки, которым, по твоим словам, ты его подверг, значительно повысили его эффективность. Если бы я был им снаряжен по дороге к Стене Пана, Люциус ни за что бы не смог обратить против меня свой крик. Тогда дело давно оказалось бы решено.
Что касается этой куклы из коряги-плавника и ткани, то я прекрасно понимаю, что, связываясь с этим нечестивым и святотатственным предметом, я грешу перед Господом нашим Джизу; сколько раз мы подолгу разговаривали об этом! Но мое решение принято. Чтобы покарать брата и обелить честь нашей семьи, я готов на все, даже на то, чтобы рискнуть своей бессмертной душой, лишь бы это отдало Люциуса в мои руки.
Кто знает? Быть может, Бог, в своей бесконечной доброте, решит, что это малое зло для победы над гораздо бoльшим, и простит меня?
Прими мою всемерную благодарность, друг мой.
Твой близкий и преданный товарищ,
Р. ван Каспер.
Панам, 10
Мой друг,
никогда еще я не был так счастлив черкнуть тебе весточку, как в этот миг. Ибо наконец те слова, которым, как я часто подумывал, никогда не прозвучать, я вывожу тебе в это прекрасное утро, когда все кругом кажется мне светлее.
Вот они: Люциуса больше нет.
Да, мой славный. Наконец-то, наконец-то я преуспел. Ах, как я могу тебе выразить свою радость?
Все случилось прошлой ночью. На Нотр-Дам-де-Плюро только-только пробил час Кота[29], когда эльф, этот Сильво Сильвен, прислал мне сообщение, что я должен приготовиться нынче вечером, в час Вздохов.
В назначенное время он появился у стойки «Подворья» и послал за мной. Предупрежденный посыльным, я немедленно покинул свой номер и нашел его… в баре гостиницы, с бокалом абсента в руке! Я почувствовал, как во мне поднимается один из этих жесточайших приступов гнева, и мне стоило больших усилий подавить его. Ах, я подумал о тебе в тот момент, о тебе и о романтическом мифе, который ты создал в своем воображении вокруг этих лесных существ. Этот эльф, решил я, не стоит чернил в книгах, которые ты читаешь о них! Пьянчуга, непросыхающий алкоголик! Мы холодно поприветствовали друг друга легким движением подбородков.
— Я нашел его, — объявил он, заказывая еще один бокал.
— Где вы его нашли?
— Рядом.
— Где?
— На улице Сатиров, это в двух шагах отсюда.
Я знаю эту улицу, потому что часто ходил ею по пути на Центральный почтамт. В некотором роде, я этим обязан тебе…
— Я немедленно отведу вас туда, — бесстрастно добавил эльф.
Он поигрывал своим волшебно зеленым бокалом, давая мне понять, что желает сначала допить его. Понятно, я счел это совершенно неуместным и чрезвычайно пагубным. Разрушительное воздействие алкоголя могло подорвать его и без того весьма сомнительные способности, о чем я ему сообщил в следующих выражениях:
— Я бы вас настоятельно просил допить вашу бутылку и проводить меня к брату, пока вы еще в состоянии ходить. Мне нельзя терять времени, и тем более — на то, чтобы глядеть, как вы гробите те немногие остатки соображения, которыми вроде бы обладаете.
— Я пью, чтобы набраться храбрости.
— Храбрости?
— Выдать вам вашего брата.
— Не понимаю.
— Допустим, я поделюсь с ним кое-какой историей. Нет, не тревожьтесь, я с ним даже не разговаривал… Моя точка зрения шире. Я предпочитаю выступать в защиту всевозможных изгнанников.
Никто из тех, кто меня знает, полагаю, не назовет меня наивным. Кроме того, сначала я и сам было подумал о притворном сопротивлении, о своего рода шантаже, чтобы вздуть цену, которую он потребует за свои услуги. Но — и я должен признаться, что меня это тронуло, — его оливковое лицо в тот момент выражало искреннюю печаль. Этот эльф страдает, друг мой. От внутреннего зла, именуемого меланхолией. Мне знакомо оно, это зло. Оно поселяется глубоко внутри вас, ядовитым шипом в ваших потрохах. И кое для кого, кому запретили возвращаться, оно неизлечимо.
Надо думать, именно оттого меня и подтолкнуло спросить:
— Как давно вы покинули свой лес?
— Уже не помню, — солгал он. — Двадцать… Тридцать лет… Я больше не считаю.
Он осушил третий бокал.
— Я понимаю, — прошептал я. Господи, тридцать лет!
В моем сознании пронеслись вечера в долине, ледяная вода горных ручьев, стада, взбирающиеся на пастбища в хорошие деньки, запах сосен, цвет нашего летнего солнца… И некоторые из этих мыслей, без сомнения, пропечатались у меня на лбу, в глазах, потому что эльф уставился на меня с новым выражением.