Имена

Делилло Дон

Когда танец кончился, Линдзи отправилась искать ее наверх по лестнице. Музыканты взяли перерыв — уселись втроем за столик и слушали, как шумит улица, тарахтят мотоциклы, играет музыка на дискотеках и в соседних ночных клубах.

— Смахивает на попурри в честь низложения иранского шаха, — сказал Дэвид, глядя в свой стакан. — Я каждое утро бегаю по лесу.

— Крепкая деревенская косточка, — сказал Хардеман.

— Как твоя Карен?

— Ей там нравится. По-настоящему.

—

Линдзи тоже здесь нравится.

— Она ездит верхом, — сказал Хардеман.

— Только держи ее подальше от пустыни.

— А меня пустыня берет за душу. Как, впрочем, и любого. У ветров, которые там дуют, удивительные названия.

— Линдзи часто вспоминает Карен.

— Я ей скажу. Это очень приятно. Она порадуется.

— Возможно, мы окажемся там в марте.

— В марте все наше отделение переводят в Лондон.

— Что это вдруг?

— Враждебная нефть с обеих сторон.

— Как будто есть выбор.

— Приходится сокращать, — сказал Хардеман.

Дженет надела юбку, блузку и свитер, но ее косметика осталась нетронутой — тени, подводка карандашом, цветные дуги и полосы, жутковатые в неярко освещенном зале, на лице, которое выглядело откровенным продуктом домашней прозы. Она была счастлива, как бывает счастлив человек, обнаруживший, что его мотивы в конечном счете довольно просты.

— Ты меня потрясла, — сказала Линдзи. — Я не думала, что это так далеко зайдет.

— Знаю, я сумасшедшая. Просто увидела шанс и ухватилась.

— У тебя хорошо получается.

— Я еще не умею как следует работать животом. Мне надо научиться, как у нас говорят, отпускать бедра. Мои движения слишком сознательны.

— Какой сюрприз, — сказала Линдзи. — Вот так войти и увидеть, кто там танцует.

— Хозяева очень добры, — сказала Дженет. — Назначили мне что-то вроде продленного испытательного срока.

— Давненько не видел Джека, — сказал Дэвид, глядя на нее с тщательно отмеренной долей участия.

— Джек в Эмиратах.

— Проблемы с бюджетом. Да, правильно.

— Я все должна вызубрить, — пояснила она Линдзи. — Иначе я не могу. Люди, кажется, понимают.

— У тебя хорошо получается. Мне понравилось.

Мы с Линдзи слушали, как она анализирует свои физические данные с объективной точки зрения. Я попытался придать разговору оттенок сексуальности, я даже рассчитывал на это, но Дженет была так безыскусна, кротка и открыта, так далека от подспудных течений, системы внутренних образов, что мне пришлось отказаться от своего замысла. В конце концов, именно эта вяловатая бесхитростность могла стать ее главной привлекательной чертой, ее возбуждающей силой.

Официант принес напитки, музыканты вернулись на эстраду. Мне нравился шум, нравилось, что надо

говорить громко, наклоняться и кричать собеседнику в лицо. Это была настоящая вечеринка, самое ее начало — диалог, состоящий из выкриков, бессмысленный и бесцельный. Я придвинулся к Дженет, стал задавать ей вопросы о жизни, ища лазейку в ее душу. Постепенно благодаря взаимным стараниям возникла некая аура интимности: сочувственные ответы на неправильно понятые реплики, наши головы, кивающие в цветном дыму.

Я замечал неодобрение Линдзи. Оно подстегивало меня, в этом была своя эротика: банкирские жены предохраняют друг друга от публичного позора. Двое наших мужчин затеяли игру с тунисскими монетами.

— Я хочу узнать тебя поближе, Дженет.

— Я даже не помню толком, кто вы. Не думаю, что правильно поняла, кто чей приятель за этим столом.

— Мне нравится, когда женщины называют меня Джеймс.

— Я не такая, — сказала она.

— Какая — не такая? Я в восторге оттого, как ты двигалась.

— Вы знаете, о чем я.

— Мы просто беседуем. — Беззвучно шевелю губами.

— Простобеседуем?

— Когда ты танцуешь, у тебя по животу бегут маленькие волны, вроде ряби. Скажи: живот. Мне нравится смотреть на твои губы.

— Нет, честно, я не такая.

— Знаю, знаю, что не такая.

— Правда? Потому что для меня это важно, я не хочу, чтобы в этой компании обо мне плохо подумали.

— Линдзи — особый случай. Она молодец.

— Мне нравится Линдзи, честно.

— Они скоро уйдут. Тогда мы с тобой поговорим по-настоящему.

— Я не хочу говорить по-настоящему. Вот уж чего мне хочется меньше всего.

На маленькой сцене исполняли народный танец: несколько человек, взявшихся за руки в перекрест, двигались боком.

— Твоя помада местами потрескалась, но это только усиливает эффект. Когда ты была на эстраде, я глаз не мог оторвать. Ты не так уж хорошо танцевала, в этом смысле у тебя полно недостатков, зато какое душераздирающе американское тело, да еще твои угловатые движения. Скажи: бедра. Хочу видеть, как шевелится язык в твоем накрашенном рту.

— Я не такая, Джеймс.

— Когда женщины называют меня Джеймс, я будто вижу себя со стороны. Могуувидеть. Взрослым. Наконец-то, думаю я, теперь я взрослый. Она зовет меня Джеймс. У тебя великолепные стройные ноги, Дженет. Сейчас это редкость. Как они выныривали из-под твоего шелкового платья, то одна, то другая, согнутые совсем чуть-чуть. Такое легкое платье, почти прозрачное.

— Мне правда надо идти.

— Потому что там, в глубине души, я все еще двадцатидвухлетний.