Именем человечества
Шрифт:
– Милая Танюша, вы можете верить мне, можете не верить. Можете считать меня ненормальным, сумасшедшим, кем угодно. Но об этой девушке я знаю не больше, чем вы. Я видел ее всего два или три раза, при таких же странных, загадочных обстоятельствах. И больше не увижу, наверное, никогда.
– Но она любит вас!
– Вы с ума сошли! – Максиму показалось, что он сорвался с кручи и летит в бездонную пропасть. – Что вы говорите!
– Любит, я знаю. Я видела! – упрямо твердила Таня.- Вы только взгляните. Ведь я не придумала это. Такое невозможно придумать.
Он
– Нет! Этого не может быть. Это... мистификация, наваждение! Но... как я благодарен вам, Таня!
– За что благодарить, за камень?
– И за камень, и за цветы, и за все-все, – он бережно провел ладонью по корочке альбома.
– Максим Владимирович, хотите, я... подарю вам свой рисунок?
Он покачал головой:
– Нет-нет, оставьте его у себя. Я просто сойду с ума, если все время буду видеть это лицо, этот взгляд... А когда мне будет совсем уж плохо, я приду к вам... взглянуть на ваш рисунок.
– Я всегда буду рада вам, Максим Владимирович.
5
Потом он заходил к ней еще раза два-три. И понял, почувствовал, что она любит его, любит так, как не любил его никто и никогда. Он и сам был неравнодушен к ней. К ней нельзя было остаться равнодушным. Но все мысли, желания, мечты Максима замкнулись на астийской Нефертити. Поиски ее, разгадка ее тайны стали смыслом его жизни. Он не мог отделаться от навязчивой идеи, что почему-то должен, обязан встретиться с ней. А она, как нарочно, исчезла, не давала о себе знать ничем.
Между тем экспедиционные работы в Вормалее терпели одну неудачу за другой. Какие-то непонятные грозные силы с упрямой методичностью уничтожали любые находки, которые могли пролить свет на тайну астийских слоев. Руководство института все чаще, все настойчивее выражало сомнение в целесообразности проводимых исследований. Наконец пришел приказ свернуть все работы и покинуть Вормалей.
Большего несчастья Максим не мог и представить. Рушились все его планы, все надежды. Впрочем, оставалась еще одна возможность. Одна-единственная. Он давно приберегал ее на самый крайний случай. Теперь такой случай наступил.
В этот вечер он зашел к Тане в последний раз. Зашел проститься, поделиться – больше было не с кем – всеми невзгодами, какие обрушила на него жизнь. Приказ о свертывании работ, исчезновение Нефертити, бессилие перед какими-то темными силами, полностью уничтожившими результаты экспедиции, предстоящий отчет в институте, в котором ему просто нечего будет сказать, – и все это сразу, на него одного! С тяжелыми думами подошел он к больничному крыльцу.
Час был поздний. Все здание больницы тонуло в густом мраке. Но одно окно светилось. Ее окно. Там слышалась 'даже музыка. И легкая тень мелькала за занавеской. Он в нерешительности остановился. Удобно ли беспокоить ее в столь неурочный час? Но ведь она не спит. Он подошел к окну и осторожно стукнул в стекло. Занавеска чуть приподнялась. Удивленное, испуганное лицо Тани прильнуло к стеклу и тут же вспыхнуло радостью:
– Максим!
Торопливый щелчок ключа, быстрые шаги в сенцах, короткий стук щеколды – и тонкий силуэт Тани показался в полосе света. Максим шагнул к ней:
– Простите, что в такой поздний час...
– Входите, входите! Я словно чувствовала...
Он вошел в знакомую комнату. Здесь все было прежним. Не было лишь мольберта, вместо него стояла тумбочка с телевизором. Таня поспешно выключила приемник:
– Вы прямо из тайги? Голодны?
– Нет, спасибо, я ненадолго. Не совсем приятные новости. Приказано возвращаться в институт.
– Как в институт? Впереди целое лето.
– Я сам до сих пор не могу опомниться, – Максим устало опустился на стул.
– Я все-таки приготовлю поесть.
– Ну что же, пожалуй. Мне все равно надо написать небольшое письмо. Дайте лист бумаги, Таня.
– Вот здесь, на столе, найдете все, – она вышла за дверь.
Максим пересел к столу на диван. Да, это последняя возможность. Больше откладывать нельзя. Вся надежда на Зуб Шайтана... В случае неудачи Таня перешлет записку в институт.
Он запечатал конверт, надписал адрес. Тапя вернулась в комнату. Он протянул ей пакет;
– Таня, завтра я уйду в тайгу. Дня на два-три. Мне нужно проделать один опыт. Он может кончиться... плохо. И если через три дня я не вернусь сюда, к вам, вы отошлете письмо по адресу на конверте.
Глаза девушки наполнились страхом:
– Это очень опасно, Максим?
– Это надо, Таня. Иначе пропадет труд многих лет. Я не могу уехать, не проделав опыт.
– Он связан с той... женщиной? ,
– Да.
– И вы пришли взглянуть на рисунок?
– Я пришел к вам, Танюша.
– Ко мне?.. – она вспыхнула, зарделась до кончиков ушей. – Вам плохо, Максим?
– Да, нехорошо. Я шел вот сейчас, думал...
– Говорите, говорите! – она села на стул против него, как школьница, даже ладошки положила на колени.
И снова мысли, тяжелые, как комья мокрой глины, задвигались, цепляясь друг за друга, с трудом выливаясь в слова и фразы. Таня слушала, не произнося ни звука. И лишь когда он замолчал, тихо сказала:
– Боже, почему все хорошие люди так несчастны?!
– Хорошие люди... А где он, критерий того, что хорошо, что плохо? Почему вы думаете, что если я не такой, как другие, то я лучше их? А они, эти другие, считают плохим меня и, может быть, вас. И все мы люди. Кто нас рассудит? На Земле нет более высокого судьи, чем человек. Но вы знаете, как непохожи люди. И каждый считает правым себя. Много вы видели ханжей, пошляков, грубиянов, невежд и просто отъявленных негодяев, которые сказали бы: да, мы плохи... Нет, они не скажут этого. Больше того, они сами претендуют на роль судей. И чаще, чем кто-либо другой. Между прочим, потому, что по злой иронии судьбы нередко занимают так называемые «руководящие посты», создают «общественное мнение». Вы думаете, среди них, этих «судей», мало найдется таких, которые завтра же предадут анафеме нас с вами только за то, что я пришел к вам в столь поздний час?