Именем Ея Величества

Дружинин Владимир Николаевич

Та самая…

Голос у Степанова ломкий, хилый для сей оказии, с натуги повизгивает. Данилыч сверяет читаемое, — текст в памяти чёток, а в душе колокола гудят, благовест пасхальный. Свершилось. Царевичу трон, царевичу… Кто посмеет оспорить? Воля царицы… Нет, по сути его воля — регента при малолетке. Зал безмолвен, на лицах благонравное послушание. Елизавета стоит печальна, ни кровинки на щеках, Анна холодновато-надменна, как всегда. Чай, довольно им — по миллиону каждой да ежегодные выплаты, рухлядь всякая…

С царевнами обговорено заранее,

едва ли противность учинят.

Наследник престола женится на Марии Меншиковой. Объявлено, закреплено… Светлейший опустил голову, сдерживая ликование. Молчит общество, кто мешать пытался, тех здесь нет.

Дочитал Степанов.

Инфант — отныне царь, слушая тестамент, сидел на возвышении в креслице возле трона. Таращил глаза, вытягивался, как бы узрев нечто поверх голов, — батюшка-князь велел не сутулиться.

— Господа, присягаем государю!

Тон обретал Данилыч всё более властный. Улыбнувшись царю по-свойски, ободряюще, выхватил шпагу, отсалютовал ему, опустил и держал на весу, пока Степанов произносил слова присяги, а собрание гулко, молитвенно повторяло. Отрок слез с креслица, смотрел на сверкавший клинок пристально, зачарованно.

— Теперь, ваше величество, выйдем к войску.

Взял руку отрока, мягкую, доверчивую, вывел его на балкон и жадно вобрал весеннего воздуха в лёгкие.

— Государю нашему, Петру Второму… Ура!

Дружно, истово ответили, как и следовало ожидать. Воцарился внук Великого Петра, мужчина. Трон подобает сильному полу. Отрок смущался, мановениями изъявлял признательность, милость, говорил что-то, глохшее в грохоте, — пушки палили с крепости, с двух императорских яхт, с двух судов военных, бросивших якорь перед дворцом.

Упоительный гром победы…

— Я уничтожил фельдмаршала.

Вилки, бокалы застыли в воздухе. Царь появился в столовой внезапно, обедающие в смятении немалом — все, кроме хозяина, посвящённого заранее. Отрок серьёзен, с ним Остерман — ныне главный воспитатель. Торжественно подаёт питомцу свиток, перевязанный алой ленточкой.

— Господин генералиссимус… [174]

На середине длинного слова царь запнулся и, осердясь, топнул ножкой. Князь, встав из-за стола, принял указ, поклонился. Пётр, поздравляя с новым званием, ввернул полюбившуюся латынь.

— Принцепс… Вале…

Привет, мол, принцу.

Затем под аплодисменты удалился в свои покои — кушать с детьми. Со дня смерти царицы живёт у Меншиковых, тут весело, вкусно.

— Сподобился я, — говорит князь, чокаясь с вельможеством. — Служба не пропадает. Ещё Пётр Алексеич, незабвенный отец наш, обещал мне, да не успел…

174

В России это высшее воинское звание официально было введено в 1716 г. в воинском уставе. Но ещё в 1696 г. оно было присвоено боярину Шеину А. С.

Генералиссимус…

Наконец-то!

«Сей чин коронованным главам и великим владеющим принцам приличен», — писал император, размышляя о рангах воинских. Нет, не обещал камрату, соврал Данилыч. Вожделенно мечтая, он глубоко впечатал в память сей параграф. Владетельным принцам… Что ж, Рабутин твердит — вот-вот почта доставит цесарский манифест. Землица козельская, правда, с копейку…

Всё же герцогство.

Насчёт обрученья с Остерманом условлено — царь будет свататься, соблюдая все онёры. Четвёртый день, как прибрал Бог царицу, две-то недели траура надо дотерпеть.

Тех, кто хотел помешать союзу, нет в Петербурге. Толстой и сын его сосланы на север, в Соловецкий монастырь, где их велено «розсадить по тюрьмам» и «меж собою видетца не давать». Даже в церковь выпускать их порознь, под караулом. Каморы холодные, пища скудная. Для старца, больного подагрой, кара по сути смертная.

Дивьера и Скорнякова-Писарева везут в Сибирь — до Тобольска вместе, оттуда в разные дальние города. Анна Даниловна напрасно взывала к милосердию — светлейший брат на её мольбы не ответил. Жёнам осуждённых жить в своих деревнях «где пожелают», но безотлучно.

Поплатилась за дерзкий свой язык Волконская, — ей приказано пребывать в Москве и в поместьях. Наказаны её друзья — Маврин определён на службу в Тобольск, обер-секретарь Синода Черкасов — в Белокаменную, описывать церковное имущество.

Арап Ганнибал был осторожен, в салоне держал язык за зубами, — не помогло, светлейший почёл нужным удалить фаворита княгини. Быть ему в Казани, осмотреть старую крепость, — буде её чинить безвыгодно, пусть сооружает новую, по наилучшим образцам европским.

Среди ссыльных — Иван Долгоруков. Отзывался о Меншикове неуважительно, а главное, пьяница он, распутник, пустобрёх, вовлекал инфанта в пороки.

Фортуна покорна князю.

Месят весеннюю грязь телеги с колодниками, кони драгун-конвоиров. В опустевших особняках обыски — чиновники, снаряжённые судом, роются в сундуках, гардеробах, вспарывают перины, подушки, допрашивают слуг. Нет ли тайников с оружием, с ядом, с подмётными письмами? Старания обнаружить зловещий заговор безуспешны. Однако суд, что ни день, строчит распоряжение под диктовку его светлости — ужесточить судьбу преступников, отнять у них чернила, бумагу, изолировать, следить за каждым шагом, подробно докладывать — во исполнение высочайшего указа.

Подпись Екатерины действует.

Верховный тайный совет наблюдает расправу безмолвно, доверие к Меншикову являет полное.

— Поправши злых, сотворишь благо, — поучает Данилыч сановных и простых. — Сдаётся, Россия избавлена от потрясений. Царя все любят, и есть за что. Душа у него ангельская.

Дарья не нахвалится.

— Все угодья в нём, — сообщала она подругам. — Пригожество, разуменье… Старших как почитает, поискать нынче. Голубочек наш… Мужа истинно обожает.