Именем Ея Величества
Шрифт:
— У него и шило бреет, — молвила Варвара загадочно.
Данилыч сердился, доказывал домашним, что Остерман был ему всегда благоприятен, в интриги, сговоры, партии разные не мешался. Российской державе безусловно предан.
— Голицын его обхаживает, — рассказал Горохов. — Вчерась беседовали приватно.
— Что с того? Теперь к нему всяк норовит подлизаться. Гувернёр же царский.
— Хитрый он, батя.
— Себе не враг, поди. Соображает… Чтобы мне навредил, не помню.
— И помочь ленился, батя.
Намёк ясен — зван был возглавить суд над
— Ловок притворщик, — смеётся князь.
Когда-то Остерман был непонятен ему, — чего ради прибился к царю этот пасторский сын, безбожник, дуэлянт? К сибирским мехам, к золоту равнодушен. А трудится с усердием необычайным. Великий государь его ни в чём не мог упрекнуть. Немец повышался в чинах, но блеск ордена, расшитого кафтана не прельщал его. Что же тогда?
Отличился наипаче, добыв государю Выборг. Спор из-за него в Ништадте, на мирной конференции, был изнурительный, генерал Брюс — старшина российских посланцев — уже духом пал, отписывал Петру — насели-де шведы, уступить придётся город. Тут и выручил Остерман, сумел повернуть дело в нашу пользу, не прибегая ни к подкупу, ни к интригам. Что из сей виктории извлёк? Одет небрежно, хозяйство убогое, женитьба не произвела перемены, — всё тот же он немецкий студент, хоть и постаревший, вечно кашляющий, с завязанным горлом. Маска выгодная, испытана, к лицу приросла.
Царём обласкан, возведён в дворянство, а поместьями до сей поры небогат. Светлейший радел ему, предложил недавно селения, отобранные у Петра Толстого. Верховный тайный совет и слова не вымолвил против; Остерман же, к удивлению вельмож, отверг подарок.
Теперь-то понятен Остерман. Осенило князя за шахматами. Он игрок — вице-канцлер в замызганном кафтане, измождённый диетой. Доской ему служит юдоль земная, фигуры — люди. Игру ведёт особую. Сторонясь интриг, изучает ситуацию, сам неизменно в обороне. Выигрыша желает лишь на поприще дипломатическом. Весь талант посвятил сему искусству, в нём и отраду находит.
Людские борения видит, среди сильных выбирает сильнейшего, заключает с ним союз, честно содействует. Зависть ему чужда, — достоинство, по мнению князя, первостепенное. Сто раз он спрашивал себя — можно ли верить Остерману? Всяк человек — ложь, скаредный, продажный особенно. Вице-канцлер не запятнан этим, свободен пасторский сын и от боярского чванства.
Кому верить, как не ему?
Должность воспитателя принял охотно. Расчёт прямой — уготовить себе опору на будущее. Снова и снова убеждает себя светлейший, что поступил правильно, отдал царя-отрока в руки надёжные.
Вельможи во всём послушны, — если князь отсутствует на Совете, являются к нему с докладом, а то и заседают в предспальне либо в Плитковой. Царевны манкируют, править не склонны, Карл Фридрих чувствует себя лишним без августейшей тёщи, уединился в своих хоромах.
— Отчалит скоро, — говорит Данилыч вельможам. — Измором вынудим.
Стесняться некого, свои ведь. Слава Богу,
— Ветра ему попутного…
Смеются вельможи, кивают, избавление от дармоедов — благо. Между собой, покинув Меншиковы палаты, с опаской шепчутся:
— Слыхать, светлейший-то ободрал герцога.
— Истинно… Шестьдесят тысяч мимо казны ушло… В кошель себе положил.
— Старый долг будто…
— Кошель и так лопается.
— Старый долг будто…
— Э, да кто их разберёт?
Известно, себя Александр Данилыч не забудет. На обухе рожь молотит. Но руль управления кому иному поручишь? Кто лучше его знает состояние государства? Ему рапортуют военные и цивильные, пишут приказчики с заводов, промыслов, торгов, бурмистры вотчин, а владения-то разбросаны по всей европейской России. Воеводы губернские — и те кланяются, чтут Меншикова, яко монарха. Своевременно упредил смуту на Украине.
— Казаки и мужики волнуются, — объявил князь Совету. — Коллегия у них на шее сидит. Вот сговорятся с крымцами, с турками… Долго ли до беды!
Поместья у него там крупные, ещё город Батурин достался в придачу, милостью царицы. И ему поперёк горла Малороссийская коллегия, учреждённая Петром. После измены Мазепы царь стал подозрителен, выборы гетмана запретил, назначил русских чиновников, которые грабят всех подряд — крестьянина, шляхтича, посадского.
— Дадим Украине гетмана, — предложил князь. — По крайности, казацкая старшина будет довольна. Тоже волк в овчарне, да хоть свой.
Решился исправить политику Неразлучного, чем вельможеству весьма потрафил. Одобрили с воодушевлением.
Вместе с Голицыным, Остерманом поощряет коммерцию, промышленность. Пошлина с продажи пеньки убавлена в пять раз, с галантерейных товаров вдвое. Снята казённая монополия на торговлю сибирской пушниной; обрабатывать металлы в Сибири волен каждый, — испрашивать разрешение, а стало быть, и подмазывать канцеляриста отныне не требуется.
Пётр строго определял, на каких судах приличествует возить в Петербург зерно, овощи, мясо. Надзиратели на пристанях свирепствовали. Парус залатан, вёсла некрашены, корпус самодельный, деревенский, — откупайся или прочь уходи. Надзиратели набивали мошну, издевались, а то и выколачивали взятки. Отменены многие распоряжения царя — поборника всеохватной, дотошной регламентации.
Однако землепашец в той же кабале томится, нищ и бос, отчего и в городе скудость. Сие недвижно — хоть об стенку бейся.
Война не грозит — и то счастье.
Английские корабли в Балтику вошли, от российских берегов находятся в отдалении. Осенью во французский город Суассон съедутся дипломаты. Намерены примирить два союза, разделяющие Европу, — русско-австрийский и ганноверский.
— Кого пошлём? — вопрошает князь риторически. — Я думаю, сынка твоего, а? — он подмигивает канцлеру, катающему по привычке бумажные шарики. — Отпустишь молодца? Он востёр, востёр… Подсобит Куракину.