Именем Ея Величества
Шрифт:
Ещё с полчаса обелял себя изменник. Грузы в дорогу, экипажи, слуги — также на усмотрение светлейшего. Трудов-де стоило смягчить царя. К предложенной водке не притронулся, князь осушил рюмку машинально. Проводил визитёра лишь до порога гостиной.
«Предел, предел, — стучало внутри. — Ссылка…» Выпил ещё рюмку, растворив в ней порошок турьего рога. Однако боится немец, ишь как мёдом мажет!
Домашние в немом ожидании, — грозный вид хозяина спрашивать воспретил. Прошествовал в Ореховую.
— Узрел окаянство, фатер? Меня вон из
Лик Неразлучного светел, молод, вселяет надежду. Спускаясь к семейству, Данилыч приосанился, объявил почти торжественно:
— Ораниенбург… Петрушка выбрать позволил… Ораниенбург… Самое время туда…
— Угонят, — стоном отозвалась Дарья.
— Гонят, милая, арестантов. С музыкой едем, с песнями. Полный парад. Здоровье поправишь, матушка. Мыслю — в нижегородском имении зябко в сентябре, под Воронежем теплее. Яблок-то, яблок! Утрись, мать моя, затопишь!
Плечо от её слез мокрое. Мария захлюпала, обняв мать, и вдруг застыла в некоем безразличии. Младшие смотрят в рот отцу. Сашка сбычился, сжал кулаки:
— Эх, врезать бы Петрушке!
— Он мал ещё. Настроили…
О том, что секретарей, Горохова приказано удержать в городе, что будет следствие, Данилыч умолчал. Варвара и без того словно фурия. Отвела свояка в сторону:
— Себе яму выкопал…
— Ничего. Даст Бог, перескочим.
— О детях подумал? Взгромоздился на царское место ровно пьяный мужик.
— Я и есть мужик, сударыня-боярыня, — вспылил князь.
Предел, предел… Высоко вознёсся мужик… Но возник другой голос, успокаивающий. Спохватятся дураки, позовут. Корабль-то государственный без руля, ветер несёт на скалы… Остерман, что ли, спасёт? Да нешто согласны бояре быть под немцем? Опомнятся, позовут мужика.
— Уеду на месяц, на два, — убеждал себя Данилыч вслух, шагая по комнатам. — Немец намнёт им холку… Выбьют окаянного из седла, скоро выбьют… Какие змеи?
Обернулся к Дарье. Растрёпанная, сует под нос книжку, дочерна засаленную, — рукописный арсеньевский месяцеслов, коему верит свято.
— Змеи в землю уходят послезавтра. День Автонома священномученика.
— Уходят же…
— Исподтишка кусают. Молись ему!
Подлетела Варвара.
— Сервиз лондонский кутать?
— Кофейный? Берём, берём. Бонтон [180] , чай, не уроним. Ковёр в предспальне тоже… Персидский, что в Плитковой, не трогать.
180
Хорошие манеры (от фр. bon ton).
Монстранц, коллекции серебра в поставцах, раритеты нечего тащить в деревню, — запереть в подвале. Морщась, оглядывает Данилыч начавшееся разоренье. Скатерть лионского полотна расшитую, велел из короба вынуть. Обезумели бабы, лишнего напихали.
— Весь дом на колёса, что ли?
Вещи в зале —
Мария отбирает любимых кукол, Александра с особым тщанием — наряды, румяна, белила. Что ж, может, и бал устроим…
В Ораниенбург наряжён курьер. Сообщал комендант оттуда — рамы рассохлись, стёкла повылетали, мебель — рухлядь, ложки-плошки, однако, в целости. Хоромы давно без хозяина. Курьер прыткий — обстарает к приезду.
Сашка три сундука набил мундирами. Зачем столько? Достаточно одного.
— Зимовать там, что ли?
Повёл сына в конюшню — выбрать лошадь для нарочного. По пятам семенил с одышкой маршалок двора, лепетал заискивающе:
— Угодно ли вашей светлости… Спрятать, что прикажете… из коришпонденции.
— С чего это? Ни единой бумажки… Мне скрывать нечего. Нет за нами вины, пускай ищут. Не сыщут, ибо нет её — вины. Чист я перед Богом.
Распалился, почти кричал.
Горохов, узнав новость, помрачнел. Тотчас выступили скулы, будто враз похудел.
— К тому шло, батя. Толковал я кое с кем в полку. Кабы ты дозволил…
За шпагу взялся.
— Запрещаю. Посмей только… Внушал я тебе, опять про то молоть?
Был в слободе у преображенцев. Друзья там у него, роту поднимет, вишь. Наболтал им про Остермана, про Долгоруковых.
— Упустим шанс, батя.
— Батя, батя, — передразнил светлейший. — Прежде батьки в пекло, дурная башка. Кто велел тебе людей смущать?
— Я на свой риск.
— Мой-то риск покрупней твоего. Штиль штанден! [181]
Никак не стоит штиль. Глаза безумные, шляпа на затылке, лоб потный.
— Батя…
— Не колыхайся! Бунтовать у меня, в Питере? Ну, инсургент. Проку-то что? Нагадишь мне, Горошек. Сбрось кафтан да помоги Варваре Михайловне! Умаешься, остудишь кровь, — сыпь ко мне, в Ореховую.
181
Здесь: спокойно! (от нем. still Stand).
Двинулся на аудиенцию к Неразлучному. Утром лик его был загадочен, теперь посветлел, взгляд бодрящий.
— Вот что делается, фатер.
Видит Пётр.
— Парадиз твой берёг как мог.
Одобряет великий государь.
— Остерман истинная змея…
И долго изливал душу Неразлучному — шёпотом, мысленно, ненароком и со слезой.
Горохов вошёл тихо. Поклонился лику. Сели за шахматный столик. Адъютант устал, взмок, азарт выдохся.
— С почётом меня спроваживают, видишь, Горох Горохов, зелёный овощ, — начал князь, прибауткой желая вызвать улыбку. — Со стороны — на плезир едем, так выручать-то меня не резон — верно? Свита — согласно с титулом, имущество — изволь, сколько потребно.