Именем закона. Сборник № 3
Шрифт:
— Да, конечно.
— Сейчас я уже не смог бы сработать такое колье. Руки стали дрожать. Дрожат, окаянные. Да и заказчиков не стало. Жизнь другая пошла. Все хотят иметь настоящие драгоценности.
…Вечером я поехал к Гриндину. Он встретил меня радушно, усадил в кресло, открыл бар и предложил прохладительное — джин с тоником. Я отказался пить, и он, посмеявшись над нашими условностями, — а на Западе полицейские пропускают рюмку-другую
— Как продвигается расследование?
— Нормально, — ответил я.
— Если бы нормально, вы бы не обращались снова ко мне, — лучезарно улыбаясь, сказал Гриндин. — Где-то что-то заело? Чем я могу помочь?
— В прошлый раз у меня создалось впечатление, что в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое августа вы не выходили из дома.
— Ну и что?
— Ну и я хотел бы уточнить, верно ли это впечатление?
— В чем дело? Неужто вы и меня стали подозревать?
— Вы выходили из дома?
— Нет. А если даже допустим — выходил. Что из этого?
— Допустим. В какое время?
— Ну знаете ли! Это как-то странно.
— Какого цвета машина у вас?
— Красного.
— Допустим, что вы садились в машину. Кто бы мог это видеть?
— Никто!
— Василий Петрович, напрягите память.
Он долго мучил свою память для вида.
— Никто!
— Где ваш перстень, Василий Петрович?
— На тумбе.
— А сигареты какие вы курите?
— «Мальборо» я курю. Слушайте, вы начинаете меня сердить!
— Не надо, Василий Петрович, сердиться.
— Хорошо, я не сержусь. Только не ходите вокруг да около. Есть такое русское выражение. Доводилось слышать?
— Не только это. Долго ходить — мертвого родить. Имя и телефон женщины, которую вы провожали?
Гриндин не упал от неожиданности и даже не смутился.
— Зачем? Зачем вам это? — лучезарная улыбка вновь появилась на его лице.
— Надеюсь, она будет более откровенной…
— Вы же знаете, что я женат. Да и женщина, о которой вы говорите, не свободна. Видите, сколько препятствий?
— Вам придется их преодолеть. В котором часу вы вышли из дома?
— В час.
— Встретили кого-нибудь?
— Нет. Хотя… Обождите! Какой-то тип попросил сигарету. Ну конечно! Подозрительный тип, доложу я вам. Он еще спросил, не найдется ли что-нибудь попроще, когда я протянул «Мальборо».
— Узнаете его в лицо?
— Еще бы! Бандитская рожа.
— Когда вы возвратились домой?
— Без двадцати два. В этот раз я абсолютно никого не встретил. Надеюсь, мы решим этот вопрос по-мужски?
— Вы полагаете, что я намерен сообщить вашей
— Существует такая форма порицания, как письмо на работу.
— Вы утверждали, что слышали крик Надежды Андреевны. Значит, ваша приятельница тоже слышала?
— Нет. Она не могла ничего слышать. Крик я слышал один, когда вернулся. Ну как? Мы решим наш вопрос по-мужски?
— Я не собираюсь копаться в чужом белье.
— Благородно с вашей стороны. Теперь я спокоен.
— Преждевременно обольщаетесь. Вам придется давать письменные показания следователю.
Миронова и я приехали на квартиру Комиссаровой. Был поздний вечер.
— У меня дома голодный муж.
— Ничего, Ксения Владимировна. Скоро все закончится.
— Откройте хоть балконную дверь. Душно.
— Я как раз собирался это сделать. — Я открыл балконную дверь.
— Вы уверены, что так уж скоро все закончится?
— Да, Ксения Владимировна. День-другой, и все.
Миронова вдумчиво посмотрела мне в глаза.
— Что у вас на уме?
— Многое.
— Так поделитесь.
— Еще не разложилось по полочкам. Все навалено в кучу. Я должен полежать. Лежа мне думается легче.
— И что? Завтра все будет ясно?
— Надеюсь.
— Ну а здесь мы зачем?
— Хочу распалить воображение, представить, как все произошло.
В комнате горела люстра, как в вечер двадцать седьмого августа, когда Комиссарова привела гостей. Я взглянул на часы.
— Вы кого-то ждете?
— Хмелева.
Донесся шум подъехавшей машины. Я вышел на балкон и посмотрел вниз. Приехал Хмелев. Он держал в руке сверток. Я повернулся к окну. Оставшись одна, Миронова прихорашивалась. Смотрясь в зеркальце, она поправила прическу, потом намазала губы. Я не стал ей мешать. Сверкнуло зеркальце, отразив яркий свет люстры, щелкнула пудреница. Миронова зажгла торшер, выключила люстру, села на диван и задумалась. Слабая лампа торшера погрузила комнату в розово-молочную мглу. При таком свете, наверно, хорошо думалось…
Надо мной нависал балкон квартиры, хозяева которой оставили ключи Комиссаровой. Цветы, очевидно, погибли. Слева в полуметре от балкона проходила водосточная труба. Цинковая труба была мощной. В дождь она, должно быть, грохотала…
Я осторожно вошел в комнату и прикрыл дверь. Она скрипнула. Миронова вздрогнула.
— Господи! Как вы меня напугали!
— Комиссарова испугалась куда больше, когда увидела Голованова.
Ничего не могло застать Миронову врасплох.
— Он не уходил?