Именины каменного сердца
Шрифт:
Но Феодора выдержала и, став монахиней, испросила благословения остаться при больнице. Теперь она помогает самым тяжелым, тем, кому особенно трудно прощаться с жизнью – таким, как Татьяна, например. Тяжело умирать, пока ты молод… Первое время она никак не могла примириться, что это несчастье – рак – случилось именно с ней, и ничего, совсем ничего нельзя сделать, потому что поздно уже… Потом плакала, кричала, срывалась в истерику
Только сестра Феодора и находила с ней какой-то контакт. Почему-то от одного ее присутствия Тане становилось немного спокойнее, как будто эта тихая женщина с бледным, немного одутловатым лицом знает нечто такое, что ни ей самой, ни родственникам, ни врачам недоступно. Вот и сейчас склонилась над ней, убрала прядку волос со лба, ловко поправила подушку…
– Что, Танечка? Больно? Сейчас сестру позову – укол сделать.
Таня отрицательно покачала головой:
– Нет… Мне бы супчику. Куриного, с лапшой, как мама варила. Вы попросите, пусть принесет!
Сестра несколько секунд смотрела на нее с явным недоумением. На щеках умирающей появился слабый румянец, и запавшие глаза блестят, но главное – появилось нечто такое, чего ей видеть еще никогда не приходилось!
– Сейчас, Танечка! Позвоню, непременно позвоню… – забормотала она.
Потом всплеснула руками и выскочила из палаты, беспрерывно крестясь и повторяя:
– Чудо! Истинно чудо явил Господь!
Таня выйдет из хосписа через месяц. Врачи будут удивленно разводить руками, повторяя: «Редчайший случай спонтанной ремиссии», а пациенты еще долго будут вспоминать о ней, из уст в уста передавая друг другу легенду о чудесном исцелении умирающей.
И у некоторых в глазах загорится маленькая искорка – ведь если даже там, у последней черты, может с человеком случиться такое, значит, есть надежда и для каждого из них! Маленькая, но есть…
Обо всем этом Павел не узнает никогда. Много позже он будет вспоминать это утро со странным смешанным чувством: с одной стороны, чистое сумасшествие, бред, а с другой – ощущение одержанной победы.
И когда Валерик, их с Надей сынишка, что родится в следующем году, спросит: «Папа, а почему ты больше не юрист?» – он не сумеет найти вразумительного ответа. Просто пожмет плечами и скажет:
– Так уж вышло, сынок!
Но
Павел полной грудью вдыхал морозный воздух, в котором уже чувствовалось дыхание приближающейся весны, и думал о том, какое это счастье – быть живым. Вот просто живым, и все! Чувствовать, как в груди бьется вовсе не каменное, а живое и горячее сердце.
Он и сам был немало удивлен, что ему удалось каким-то чудом выбраться из горящего здания через бесконечные лестницы и переходы, не задохнуться в дыму, не сбиться с дороги. Но раз уж так вышло – спасибо Богу за Его милости!
Думал о том, что сейчас он придет домой, к Наде, и расскажет ей все, как было. Она поймет, поймет непременно! Будет долго ахать, нальет горячего чаю с бергамотом, нарежет бутерброды, и они сядут за стол под алым шелковым китайским абажуром.
Потом она наденет тот смешной пуховичок, белый, в котором становится похожей на снеговика, и они вместе пойдут выгуливать Найду. Собака станет радостно носиться по свежевыпавшему снегу, и уши у нее всегда так болтаются, что, кажется, еще немного – и полетит, а Надя возьмет его под руку, так доверчиво… Это же здорово, когда есть кому за тебя держаться!
– Скажите, фирма «Н & S» где здесь?
Павел оглянулся. Перед ним стоял совсем молодой парень, наверное, только что институт закончил. Лицо чистое, интеллигентное, высокий лоб, большие внимательные серые глаза, аккуратный костюм, галстук в тонкую полоску, кожаная папочка в руках… Еще один соискатель, не иначе. Бедолага.
Он кивнул на окна, откуда валил черный дым и вырывались языки пламени.
– Да вот здесь, в этом здании! Адрес верный. Только, похоже, опоздал ты.
Парень глянул вверх и присвистнул:
– Да уж, не повезло. Такой шанс упустил…
Что б ты понимал, сосунок! Павел панибратски хлопнул парнишку по плечу и весело сказал:
– Очень даже повезло! Ты даже сам не понимаешь как. Он улыбнулся, глядя на утреннее солнце, поднял повыше воротник пальто и торопливо зашагал прочь.
Надя, наверное, уже волнуется.