Иметь и хранить

Джонстон Мэри

Закончив речь, он поднял с песка изящную витую ракушку и принялся разглядывать ее молочно-белую поверхность. При этом лицо его изъявляло мечтательную грусть и сдержанное довольство.

Могильщик с вышитым платочком посмотрел на него, потом перевел взгляд на сброд, столпившийся в ногах могилы, и, увидав, что на лицах весьма многих написаны те же чувства, что обуревают его самого, сорвал с головы окровавленную тряпку и, размахивая ею, заорал:

— Хотим Пэрдайса!

Тут поднялся невообразимый содом. Одни кричали: «Пэрдайс!», другие: «Рыжий Джил!», третьи, немногие, ратовали за Испанца. Двое могильщиков сцепились,

как разъяренные псы; ражий громила в женской накидке на голых плечах выхватил из-за пояса нож и ринулся на одного из сторонников Испанца, но тот, в свою очередь, как щитом прикрылся телом визжащего приверженца Рыжего Джила.

Человек в черном с серебром костюме отбросил в сторону ракушку и решительно вступил в бой. Одной рукой он схватил могильщика в гофрированном воротнике и отшвырнул его от могильщика в бархатных штанах; другой приставил украшенный драгоценными камнями кинжал к груди головореза в женской накидке и мелодичным голосом, который великолепно подошел бы Астрофилу, изливающему камням, озерам и ручьям свою любовь к Стелле[109], изрыгнул поток замысловатых отборных ругательств, до того похабных и кощунственных, что они навлекли бы позор на самого разнузданного маркитанта[110]. Это вмешательство возымело успех. Воюющие стороны разошлись, гвалт стих, после чего джентльмен, вместивший в себя столь ошеломительные противоречия, вновь стал любезен и меланхоличен.

— Джентльмены, давайте простимся со старой любовью, прежде чем заводить новую, — сказал он. — Вначале мы похороним покойного, а уж потом выберем его преемника. Я полагаю, мы сделаем это благопристойно и в согласии с обычаем, и меньшинство беспрекословно подчинится воле большинства.

— Я буду драться за свои права! — рявкнул Рыжий Джил.

— А я за свои! — вскричал Испанец.

— И каждый из нас будет стоять за того, кто ему люб, — как бы в сторону пробурчал могильщик с разбитой головой.

Тот, кого называли Пэрдайсом, печально вздохнул:

— Очень, очень прискорбно, что ни один из нас не обладает достоинствами столь выдающимися, чтобы перед ними склонил голову раздор. Итак, джентльмены, давайте вернемся к похоронам.

Пираты сгрудились вокруг разверстой могилы, и несколько человек подняли тело. А я бесшумно, как индеец, оставил свое убежище в зарослях травы и под прикрытием дюн поспешил на другой конец острова, откуда к небу подымался легкий дымок, свидетельствуя о том, что кто-то вновь разжег костер, о котором я позабыл. Это был Спэрроу, он бросал в огонь то кусок дерева, то пучок сухих водорослей и разговаривал с моей женой, которая сидела у его ног, согреваемая разом лучами солнца и жаром костра. Дикон пек в золе остаток устриц, собранных вчера вечером, а милорд стоял и хмуро глядел туда, где за девятью милями воды чернел материк. Когда я подошел, все взоры обратились ко мне.

— Еще немного, капитан Перси, и нам пришлось бы выписывать ордер на обыск острова, — весело сказал пастор. — Вы что, строили мост?

— Если мне удастся его построить, — отвечал я, — то ступить на него будет довольно опасно. Скажите, вы смотрели в сторону океана?

— Мы проснулись всего лишь минуту назад, — сказал Спэрроу. Он распрямил свою могучую спину и, подняв лицо от костра, взглянул туда, где синел океан. Дикон, все еще стоя на коленях над пекущимися устрицами, посмотрел туда же; милорд оторвался от созерцания далеких земель племенного союза аккомак

и тоже повернул голову. Мистрис Перси, одной рукой заслоняя глаза от солнца, а другой придерживая длинные темные волосы, которые она начала заплетать в косы, поглядела в ту же сторону, что и остальные. Несколько мгновений они безмолвно смотрели на корабль, потом его милость рассмеялся.

— Ну что же вы, капитан? Прочтите поскорее какое-нибудь заклинание, чтобы мы сейчас же перенеслись на борт! — воскликнул он. — Нам очень хочется пить.

Я отвел пастора в сторону.

— Сейчас я уйду туда, за эти дюны, — сказал я, — а вы все останетесь здесь. Если я не вернусь, сделайте все, что в ваших силах, чтобы как можно дороже продать ее жизнь. Если же я вернусь... то вы, Спэрроу, человек находчивый и были актером. Многое будет зависеть от того, как вы сумеете мне подыграть!

Я воротился к костру, Спэрроу последовал за мною. На лице его было написано недоумение.

— Милорд Карнэл, — сказал я, — я вынужден просить вас отдать мне свою шпагу.

Он вздрогнул, и его черные брови сошлись к переносице.

— Хотя превратности войны и сделали меня в некотором роде вашим пленником, сэр, — произнес он с достоинством, — мне кажется, что на этом острове, который всех нас держит в плену, нет нужды требовать от меня столь явного подтверждения моего униженного положения. Кроме того, с вашей стороны это неблагородно...

— О благородстве, милорд, мы поговорим потом, — перебил его я. — Сейчас я спешу. Я знаю, что вы и при шпаге мой пленник, но другие этого не знают. В настоящий момент мне необходимо, чтобы вы были пленником не только по сути, но и по виду. К тому же мастер Спэрроу безоружен, и мне не остается ничего другого, как обезоружить врага, чтобы вооружить друга. Милорд, я прошу вас отдать то, что в противном случае мы будем вынуждены отобрать у вас силой.

Он быстро посмотрел на Дикона, но тот стоял к нему спиной, глядя на море. У меня мелькнула мысль, что драки здесь, видимо, не избежать, хотя мне этого и не хотелось, но тут милорд показал, что кроме храбрости, в коей я никогда не сомневался, он обладает также и другим достоинством — благоразумием. Он пожал плечами, расхохотался и повернулся к мистрис Перси.

— Что поделаешь, леди, когда ты пленник вдвойне: пленник врагов, имеющих численное превосходство, и пленник красоты? Самое лучшее тут — это посмеяться над ужимками судьбы и сделать хорошую мину при плохой игре. Вот вам моя шпага, сэр; сейчас к вам обращен ее эфес, но когда-нибудь это будет острие!

Он вынул шпагу из ножен и протянул ее мне рукоятью вперед. Я принял у него оружие с поклоном и вручил его Спэрроу.

Пока мы спорили, воспитанница короля встала и теперь стояла, прислонясь спиной к отвесной стене песчаного наноса. Лицо ее было как белый мрамор меж двумя темными волнами длинных волос, до половины заплетенных в косы.

— Не знаю, вернусь ли я назад, — сказал я, приблизившись. — Перед тем как уйти, могу ли я поцеловать вашу руку?

Ее губы дрогнули, но с них не слетел ни единый звук. Я опустился на колени и поцеловал ее стиснутые руки; они были холоднее льда.

— Куда вы идете? — прошептала она. — Навстречу какой опасности? Я... я... возьмите меня с собой!

Я встал, смеясь над своим безумием, которое нашептывало мне остаться, прильнуть лбом и губами к этим тонким рукам и забыть обо всем.