Иметь и не потерять

Трутнев Лев

Мужики притихли.

Дверь распахнулась – у порога стоял Демьян Крутов, сторож конефермы, маленький сухой старик по прозвищу Дык.

– Сюда можно? – оглядывая компанию, спросил он.

– Заходи, коль переступил порог, – пригласил Иван.

Крутов снял шапку, утер нос быстрым движением руки и прикрыл глаза.

– Я к тебе, Ваня. Свет потух на ферме, кони забеспокоились, кабы чего не случилось.

– А в чем дело? – Иван повернулся к сторожу.

– Не знаю, враз потух, и все. Кругом горит, а у меня потух.

– Ковырялся, поди, опять в пробках или «козла» грел.

– Да нет.

Зашумели кони, я и вышел поглядеть, отчего, хлопнул дверью – свет и потух. Потом сколь ни хлопал – не загорается.

Паша засмеялся.

– Хлопнуть бы тебя, дед, по одному месту.

– Дык, я че, я ниче. – Крутов стоял в какой-то детской покорности, часто моргал.

«Вот для него и мы начальство», – промелькнула у Ивана мысль, как бы искоркой, отметнувшейся от костра, недавнего разговора.

– Ко мне-то ты зачем пришел? – подавил в себе налетную жалость Иван. – Я же не электрик. К нему надо.

– Дык, электрик коней не успокоит.

– Не успокоит, но он свет наладит, – сдержал улыбку Иван, – а в темноте и я с лошадями не справлюсь.

– Дык, щас, – старик проворно нахлобучил шапку, – побегу, упрежу Серегу.

– Да не гоношись ты, Демьян Петрович, а то упадешь где-нибудь по дороге, – остановил его Иван, – я сам зайду к Сереге. Ты лучше иди назад, на ферму, поглядывай там.

– Эх, дед, хорошую ты компанию расстроил, – Паша полез из-за стола. – Такие разговоры начались, а ты тут ни к селу, ни к городу.

– Дык, я че. – Крутов заморгал чаще. – Я про лошадей пришел сказать. Свет потух.

– В том и дело, что потух.

– Ни днем, ни ночью покоя нет, – недовольно произнесла Нюра, – и поесть не дадут, завтра еще рано вставать, а сколько там теперь придется провозиться – неизвестно.

– Ладно, успокойся! – прикрикнул на нее Иван и стал одеваться. – А вы сидите, – предложил он друзьям, – доедайте и допивайте.

– Нет уж, – отмахнулся Андрей, – без тебя не будем.

– Наелись и, можно сказать, напились, – добавил и Паша.

2

Ивану показалось, что он едва успел прикорнуть, а Нюра уже будила его, толкая в плечо. Сквозь тюлевые занавески он заметил желтые пятачки подфарников у ограды и понял, что подошла машина. Тело было вялым и непослушным. Вчерашняя усталость и недосыпание сказывались. Иван одевался, как во сне, почти не воспринимая Нюриных слов, вздыхал и кряхтел.

– …Свет еще этот потух на ферме не вовремя, – сочувственно говорила Нюра, помогая ему разобраться в одежде, – пришел-то оттуда почти под утро…

Паша и Андрей помогли погрузить в кузов тушу нетели, закрыли все мясо затянутым наглухо пологом, под которым осталось немного пространства для тех, кто должен был ехать в кузове. Здесь же, на спичках, разыграли еще одно место в кабине, и, как всегда, повезло Паше. С нескрываемой радостью он юркнул к Дусе под бок, уже сидевшей там, и захлопнул дверцу, сделав друзьям прощальный жест кистью руки.

Иван махнул через борт следом за Андреем, прилег рядом на подстеленные матрасы. Машина тронулась, слегка покачиваясь на неровностях дороги.

Слышался и легкий гул двигателя, и слабое постукивание бортовых замков в петлях, и легкий храп Андрея, как-то быстро уснувшего.

Иван тоже попытался заснуть, прикрыл глаза, но

сон не шел, отпугиваемый не то этими звуками, не то внутренней тревогой, всегда щекочущей Ивана в тех случаях, когда ему предстояло сделать что-то важное, мало знакомое, плохо предсказуемое или сулящее радость. В предстоящей торговле мясом ничего радостного не предвиделось, и, погуляв мыслями о том о сем, Иван стал думать о братьях. «Володьку бы тоже надо поддержать на первой поре, а то учиться пойдет – не больно разбежится на стипендию. Да и у Митьки теперь негусто будет с питанием. В магазинах почти ничего нет. Все в очередь на разбор, и то не каждый день, – прикидывал он. – Бычок у матери хорош, налитой, забьем по первому снегу – вот и подмога. Я со своей семьей от подворья возьму что надо. Переживем зиму, а там как бог даст…» Иван стал погружаться в странные грезы, унесшие его в давнее время.

Вот он на лавке, у окна, смотрит на улицу. Над деревней синее-синее небо. И дома, и надворные постройки соседей плавают по широкому разливу, начинающемуся сразу за палисадником. И дальше, в поле, по слабым отблескам заката угадывается вода…

По улице едет повозка, от нее катится по воде длинная зыбь, на которой причудливо ломаются лучи низкого солнца. Почтальоншу, сидевшую на облучке, Иван узнает сразу, а вот человека рядом с ней не разглядеть…

Повозка останавливается как раз напротив их дома. Иван плотнее прилегает к прохладному стеклу, вглядываясь в незнакомца, который слез с передка прямо в воду. Скорее интуитивно, чем сознательно он заключает, что это отец, и цепенеет не то от непонятного страха, не то от накатной радости и не может ни крикнуть, ни двинуться с места. Пока он приходит в себя от неожиданности, раздается стук в дверь, и сразу широко распахивается изба. Белой птицей вылетает из комнаты мать, барахтается в объятиях отца. Иван издает какой-то хриплый звук и съезжает с лавки на пол. Отец подхватывает его на руки, щекочет ухо непонятными словами.

«Мама!» – кричит на полатях пятилетний Митька, не поняв налетного шума, и отец, большой и высокий, пытается достать его. Но Митька подается в угол, кричит еще сильнее.

«Это же папка твой, – произносит мать дрожащим голосом. – Не бойся».

И Митька, сразу замолкнув, с любопытством глядит из-под шторки. Тут же отец ловко сгребает его в охапку, тискает в руках, бормоча что-то, и Митька закатывается в смехе: «Ой, больно! Ой, чикатно!» – «Давай-ка мой рюкзак, – кивает отец матери, – там гостинцы…»

А уезжал он тогда по вербовке на целый год строить какую-то железную дорогу.

Резкий толчок разбудил Ивана. Из-под полога он увидел высокие здания и понял, что машина идет уже по городской улице.

– Ну и залег ты, – поняв, что Иван проснулся, произнес Андрей. – Всю дорогу бормотал что-то, вскрикивал, как младенец.

– Да и ты храпел так, что полог трепыхался…

Над городом поднималось солнце. Оно четко оттеняло орнаменты балконов и стеновых панелей в домах и, соскальзывая широким световым разводом на асфальт, освещало нешумные еще улицы с редкими прохожими и легковыми машинами, подбиралось к блеклым деревьям и газонам с тусклыми клумбами. На реке протяжно и часто гудело какое-то судно, вероятно, приветствуя близкую пристань после далекого плавания…