Имею право сходить налево
Шрифт:
И вот Антоныч, всегда управляющий своим «Крузером», вальяжно спокоен и еще ни разу никого не подрезал. А тут просто обратился в Халка: за спинами нашими остается лишь хлам и скачущие наперегонки колеса чужих авто.
В какой-то момент, я думаю, именно в тот, когда мы подскакивали и бились конечностями о выступающие части салона, это и случилось. Думаю, вернись время назад, Антоныч выбрал бы переворот джипа через крышу и удар о фасад здания на перекрестке.
В передней панели что-то хрястнуло, и из динамиков раздалось что-то странное. Что-то,
– …Мы готовим ужин на съемной квартире, – бархатным, грудным и сладострастным голосом заговорила в нашем салоне таинственная незнакомка. – У меня ремонт дома, и мы ютимся с детенышем по чужим углам, потому что зима и холодно и деться нам некуда… Мне находят какие-то свободные углы на один-два дня или на одну-две ночи, мы перетаскиваем наши скромные пожитки, и такое ощущение, что мы сейчас выживаем. А потом у нас будет жизнь, потом, – не сейчас, сейчас мы должны только продержаться.
А ты приезжаешь внезапно и говоришь мне ранним утром в телефон: «Я в Москве». И я переназначаю встречу с новой хозяйкой, прошу ее прийти раньше, потому что мне нужно взять у нее ключ – и ввести тебя в дом. Хоть он и не мой, он чужой, этот дом…
– Антоныч, это что такое? – спрашивает Гриша.
Не отвечая, владелец джипа, он же – владелец автомагнитолы «Марк Левинсон», следовательно, он же – хозяин компакт-диска, остервенело продолжает крутить руль. Он молчалив, и выключить запись нет возможности, потому что некогда, а планки управления «музыкой» сбиты с мультируля пулей.
– Ты ждешь меня на одной из центральных улиц, что ведут от вокзала к центру, – медленно, так, что мне хочется закрыть глаза даже сейчас, когда я вижу задницу синего «Ауди», говорит телка. – Я подбираю тебя, у тебя растерянное лицо, и ты говоришь только «Анечка, Анечка!»…
Тыча наугад пальцем, Антоныч мажет и врубает печку. Не понимаю, почему он так нервничает.
«Ауди» между тем уходит направо, мы на красный уходим за ним. Я уже перестал ориентироваться вообще, в принципе. Если минуту назад в голове моей еще стояли какие-то ассоциативные ряды, связанные со стадионом, то теперь я уже и не знаю, где тот стадион. Если кто-нибудь сейчас скажет, что мы в Твери, я ему поверю.
– …Я приползаю темным вечером, уставшая, полумертвая… Я готовлю ужин, а ты стоишь, облокотившись спиной о кухонный стол. И моя спина горит, – потому что в нее нацелен твой взгляд. И я хочу повернуться к тебе – но не делаю этого. Потому что я боюсь остаться навсегда в твоих черных глазах…
– Выключи это! – требует Антоныч, и глаза его горят, как горят глаза у несчастного, оказавшегося в одних трусах на площадке этажа при захлопнувшейся двери.
– …Антоныч… – раздается из динамика. – Я сдерживаю свои эмоции и прошу у тебя разрешения только принять душ…
Я отбиваю руку Антоныча, устремившуюся к панели.
– …Я выхожу из ванной, розовая, распаренная… Все. Мне нужно только одеться и уйти… Это все. Но я ложусь на диван в гостиной и делаю вид, что у меня кружится
– Выключи, это я случайно на Горбушке купил!
– Тебя по имени назвали, старый козел! – восторженно ревет Гриша. – Тебя даже бабы Антонычем называют! Это кто? Заочница с женской зоны?
Антоныч делает еще одну попытку вырубить звук. И я снова преграждаю ему доступ к панели. Ничего больше он сделать не может – нужно рулить.
– …Я принимаю смущенный вид, стыдливо натягиваю полотенце на обнаженное тело, неловко прикрываю грудь, и бог помогает мне – натянутое с одной стороны, полотенце приоткрывает мои ноги, а они, я знаю, хороши… ведь я почти год качала их на домашнем тренажере, думая о тебе, – с придыханием рассказывает нам телка.
Мы едем по встречке. Мимо со свистом что-то проносится. То ли подводы, то ли машины. Я ничего не успеваю разглядеть, а Гера, вскидывая руки, орет кому-то в пустое окно:
– Смотри, куда едешь, урод!
– …И ты смотришь на меня неотрывно, садишься у моих ног, гладишь их… Я замираю. Ты склоняешься к моим ногам, припадаешь губами к маленьким смешным пальцам, целуешь их. Твои руки скользят вдоль икр, пробираются под полотенце, отодвигают его…
Сверкнув красными фонарями, «Ауди» резко сворачивает во двор. Еле успевая одной рукой выкручивать руль, Антоныч второй рукой пытается пробраться к панели.
– Выключите, там ничего интересного!.. Сейчас закончится!
– Я хочу знать чем. – Гера настойчив.
Въехав во двор, джип тут же ударяется о корму впереди стоящей машины, и я с волнением вижу, что это не «Ауди».
– Где они?! – ору.
– …У меня останавливается дыхание. Ты сбрасываешь это чертово влажное полотенце, и руки твои уже у меня на животе, а смотришь ты мне в глаза, и я цепенею, и страх перед тем, что сейчас ты встанешь и извинишься, парализует меня. Но я не должна этого допустить… не должна…
– Где?!
– Вон, Антоныч, смотри, они за дом уходят!
Цель найдена. Ломая высаженные заботливыми руками членов ТСЖ саженцы, джип, как пьяный мужик за девкой, помчался за угол.
– …Руками я обнимаю твою голову, раздвигаю ноги – и ты приникаешь ко мне там, внизу живота, и я чувствую, как горячая жидкость изливается из меня, вместе с моим желанием…
– Антоныч, бога ради – что это такое?!
– Откуда я знаю?!
– Но это в твоей машине, подонок!
– Кто-то вставил!
– Кому вставил?!
– Не выключать! – кричит Гриша. Он без жены совершенно измаялся. Была надежда восстановить кислотно-щелочной баланс с фигуристкой, но все карты попутал енот проклятый.
– …Но я боюсь тебя напугать, мне страшно показаться тебе шлюхой, прошедшей огонь и воду….
– Если мы упустим ковер, Гюнтер нас прикончит!
Кстати, где Гюнтер? Я вспоминаю, что в руке трубка. Едва я подношу ее к уху, до меня доносится:
– …в гриву и под хвост!..
– Да-да, Гюнтер Алексеевич! – поддерживаю разговор, сражаясь с непокорной рукой Антоныча.