Император и ребе. Том 1
Шрифт:
Доктор Залеман сухо хохотнул:
— Поэтому, реб Йегошуа, вы и строите академию в Устье? Чтобы она стала печью для народа Израиля?..
— Конечно! — строго взглянув на него, ответил реб Йегошуа Цейтлин. — Вы правильно угадали. Я хочу, чтобы Устье стало именно этим и ничем другим.
Неожиданно в разговор вмешался реб Борух Шик, приехавший в гости к реб Ноте Ноткину, и все сразу замолчали, услыхав его голос, настолько он был знаменит и так его все уважали. Его мнение было очень весомым, хотя ему было лишь немного за пятьдесят.
— То, о чем говорил здесь мой друг Йегошуа Цейтлин, — сказал он, — созвучно словам нашего учителя Гаона Элиёгу из Вильны. Он не раз говорил
— Прошу вас, господа мои и учителя мои, извинить меня! — сделал плачущее лицо Мендл-сатановец. — Я хочу разъяснить свои слова о распространении наук. Я считаю, что их не следует скрывать от себя, что надо освещать ими темноту, царящую на еврейской улице. Когда люди заперты в крепости, осажденной со всех сторон врагами, и страдают — да сжалится над ними Господь — от голода, им приходится варить древесную кору, солому с крыш, даже пергамент свитков Торы, как это случилось когда-то во время осады Хмельницким Тульчина.[381] Так же получается с Торой и с научными знаниями. С анно тысяча семьсот семидесятого не прекращались беспорядки и разрушения в Польше и в Подолии. Святые книги сжигались, хедеры разгонялись, а учителя разбегались. Остатки Торы и мудрости оказались запертыми у немногих избранных, как золотые монеты у скупцов в подвалах. Множество евреев изголодалось по Божьему слову. Поэтому неудивительно, что те же самые евреи с восторгом набросились на чудеса, на обереги, на всякого рода еврейских чудотворцев и на распутство Якова Франка. Теперь пришло время вернуть простому народу здоровую духовную пищу. Мы должны буквально с рук кормить его детей и излечить все его духовные слабости.
— У вас, реб Мендл, — ответил реб Мордехай Леплер, — народ находится уже вне «осажденного Тульчина», а у меня он все еще в осаде. Вы, как и все прочие ученые и просвещенные люди, заталкиваете ему в рот Тору и мудрость, когда он еще голоден и просит хлеба. Дайте евреям сначала наесться досыта, а уже тогда призывайте их подняться к Торе…
На это с улыбкой откликнулся реб Йегошуа Цейтлин:
— У нас, евреев, реб Мордехай, не заведено есть до чтения Торы…
— Если заранее приготовили чолнт в печи, легче дожидаться…
— Без земли и прав, — перебил их реб Нота Ноткин и стукнул рукой о стол, — все ваши планы ничего не стоят. Ни ваши школы, ни ваша пища. Вам дадут раз-другой поесть, как каким-нибудь бродягам, а потом велят уходить.
— Не позволяйте понаехавшим немцам перехватывать у вас торговые дела…
— Ну да, не позволяйте! Когда ты не у себя дома…
— Нам не хватает типографий! Все глаза проглядишь, пока увидишь
— Сближение, сближение с хозяевами этой страны!
— Только не молить о милосердии! Из жалости бросают милостыню, но надолго ли ее хватит?
— Добром, только добром, без шумихи.
— Не продавать себя за горшок чечевичной похлебки!
— У кого есть жаркое, тому чечевичная похлебка не нужна. Это само собой разумеется!
— А вы?! Вы сами ведь тоже не из голодающих!
3
И точно так же, как разгорелись, страсти потихоньку улеглись. Один за другим охрипшие голоса, подобно восковым свечам, начали, дымясь, угасать. Через полуопущенные шторы внутрь заглядывал светлый майский день.
Жалко и болезненно мерцали в этом свете еще остававшиеся в люстре толстые свечи. Собравшиеся начали расходиться. Они поспешно прощались друг с другом, обещая прийти на второе собрание…
Через полчаса реб Нота Ноткин увидел, что остался почти один в этой большой старой квартире, от которой уже отказался. Только реб Йегошуа Цейтлин, живший у него, измученный и беспокойный, задумчиво расхаживал туда-сюда по залу, заложив руки за спину.
На реб Ноту вдруг напала тяжелая тоска. Надтреснутым голосом он начал жаловаться старому другу, что, мол, вот что осталось от всего этого собрания, которое он так давно готовил, на которое возлагал такие большие надежды: дымящиеся огарки свечей, пустые бокалы… Эстерка, его невестка, когда еще жила здесь, частенько читала ему басни великого писателя Крылова. У него есть великолепные вещи. В одной его басне рассказывается, как лебедь, рак и щука вместе впряглись в телегу, чтобы ее тащить. Но лебедь рвался в небеса, рак пятился назад, щука тянула в воду. И он заканчивает эту басню так: «Кто виноват из них, кто прав, — судить не нам; да только воз и ныне там»… Это наш еврейский воз!
Реб Йегошуа подошел поближе и посмотрел на него своими светлыми глазами:
— Ах, сват, это зависит от того, какую басню выбирают и какую из нее извлекают мораль. При желании можно найти и другую басню. Или притчу, притчу про менору… или про висячую люстру на множество свечей.
— Я не понимаю тебя, Йегошуа.
— Я имею в виду, что не одними правами жив человек. Есть еще и Тора, есть школы, есть типографии, есть торговля. Все это очень большие и важные дела, относительно которых каждый из присутствовавших здесь так бурно спорил. Ты сидишь и печалишься, а я расхаживаю по комнате и радуюсь.
— Нечему радоваться…
— Есть чему! Язычки огня в меноре тоже рвутся каждый в свою сторону. Каждый со своим пылом и со своей болью. А все вместе они освещают комнату. Так будет, с Божьей помощью, освещена и вся семья народа Израиля.
Слезы навернулись на матовые глаза реб Ноты Ноткина. Он поднялся и обнял своего друга:
— Йегошуа, друг мой, ты утешил меня. Менора! Еврейская семисвечная менора. Не воз, застрявший в грязи, а менора!
(Конец второй книги)
notes
Примечания
1
Многотомный исторический роман 3. Шнеура, издание которого отдельной книгой на немецком языке началось в 1937 г., а на языке оригинала, идише, — в 1938 г. — Здесь и далее примеч. перев., если не указано иное.
2
Аббревиатура от слов Central Yiddish Culture Organization («Центральная Организация Еврейской Культуры»).