Император Мэйдзи и его Япония

Мещеряков Александр Николаевич

Это был умный ход. Природные условия всякой страны хороши тем, что они уникальны. Сига Сигэтака твердил о том, что земля Японии отличается «неповторимой красотой». Миякэ Сэцурэй учился у Феноллосы и проникся его восторгом по поводу японского изобразительного искусства. Поскольку одним из основных объектов изображения японского искусства является природа, то природа и искусство составили замечательную идеологическую пару, которая цементировала то строение, к возведению которого приступили «Японцы».

Они полагали, что уникальные природные условия порождают такие же неповторимые способы приспособления к ним. Так появляются уникальные обычаи и обыкновения, эстетика и религия, которые развертываются в уникальную историю и в уникальный национальный характер (кокусуй). Востребованность

японского искусства на Западе приводила к особому ударению, сделанному на художественном и эстетическом наследии, выработанному «японским духом». В то время Япония была не в состоянии соревноваться с Западом в материальных аспектах «цивилизации». Однако в построениях «Японцев» эта сила Запада превращалась в его слабость. Сига Сигэтака писал, что западная цивилизация построена на математике и расчете, что наносит непоправимый ущерб морали и этике. «Японская цивилизация строится на совершенно противоположных принципах. Его основы заключены в гармонии, которая является источником искусства. Искусство вбирает в себя и гармонизирует разъятые элементы. У нас есть сочинения Мурасаки Сикибу, картины школы Кано, произведения керамики и изделия из лака, сасими, кутитори (разновидность печенья к чаю. – А. М.). И все перечисленное продиктовано художественным вкусом» [186] .

186

Нихондзин. 3.07.1888.

Сига взывал к японской традиционной культуре. Парадокс заключался в том, что статус художника в токугавской Японии был чрезвычайно низок. Все литературные произведения знаменитой ныне хэйанской литературы, включая «Повесть о Гэндзи» Мурасаки Сикибу, считались «аморальными», поскольку главным предметом изображения там была любовь. Само писательское дело считалось занятием малодостойным. О Цубоути Сёю (1859–1935), основателе современной японской художественной прозы, даже европеизированный Фукудзава Юкити отзывался с неприкрытым презрением: «Такое вульгарное занятие, как писание романов, для обладателя диплома бакалавра является занятием совершенно недостойным». Однако Сига и его друзья думали уже по-другому.

В этом им помогал Запад. Запад, которому требовалась очередная утопия. В феврале великий Ван Гог отправился в Арль. В его представлении там было так же хорошо, как в Японии. Не имея на то никаких оснований, Ван Гог полагал, что в среде японских художников царит атмосфера бескорыстной дружбы. Он копировал призведения японских художников, использовал в своих картинах японские мотивы и даже нарисовал свой автопортрет, представив себя на нем буддийским монахом. В Арле он читал только что вышедшие первые номера журнала «Le Japon Artistique». В Японии французский ставленник Токугава Ёсинобу потерпел поражение в борьбе за власть. Однако именно Франция первой оценила японское искусство. Из парижских салонов мода на Японию стала расползаться по Европе.

Винсент Ван Гог. Автопортрет в виде японского буддийского монаха

Европейцы находили Японию страной любопытной и экзотической, а ее искусство – «прелестным». Многих японцев это приводило в ярость, они утверждали, что европейцы видят в Японии музей диковинок, страну гейш и Хокусая, но не замечают ее достижений – фабрик, сооружений, железных дорог. Другие, подобно Токутоми Сохо, считали: вся японская культура пронизана идеей феодального неравенства и потому не имеет права на существование, ибо такая культура не способна создать страну, которая могла бы конкурировать с Западом, где жители и правители каждой страны представляют собой единство, до которого японцам еще очень и очень далеко.

Однако авторы «Нихондзин» не были настроены столь пессимистически. Они стали одними из первых, кто начал гордиться японской художественной культурой, которая ни в чем не уступает Западу или даже

превосходит ее. «Японцы» не думали, что в их стране не было ничего подобного Шекспиру, Гёте или Толстому. Они получили западное образование и признавались, что читать западную классику им проще, чем японскую. Но из этого они сделали вывод о необходимости стать японцами. «Познай себя!» – патетически восклицали они. Потому что только познав себя, можно понять, чем же японцы отличаются от европейцев, очертить границы японской культуры и уже на этом основании выстроить японскую нацию.

Токутоми Сохо и публицисты «Нихондзин» были представителями нового поколения журналистов и мыслителей. Они думали не только о текущей политике и составе правительства, но и о вещах более системных – о природе Японии, о японской культуре, о нации. Старое же поколение журналистов уходило в тень. В июле Фукути Гэнъитиро оставил пост главного редактора газеты «Нити-нити». На него давили со всех сторон: власти не могли забыть его антиправительственных выпадов, его подчиненные – снижения тиража. Фукути был верным подданным Мэйдзи, но этого стало недостаточно, ибо теперь верными подданными императора стали почти все обитатели архипелага.

30 апреля был создан новый государственный институт – Тайный совет (Сумицуин). В состав этого совещательного органа входило около пятнадцати человек – старшие по возрасту принцы и основные министры. В его непосредственную задачу входила, в частности, подготовка текста конституции и положения об императорском доме. О колоссальном значении Тайного совета свидетельствует то, что Ито Хиробуми оставил премьерство и стал председателем Тайного совета. Тайный совет, чьи полномочия были весьма неопределенны, просуществовал до 1947 года.

Работа Тайного совета находилась в тени, зато прилагательное «императорский» употреблялось все чаще и чаще. Появлялись «императорские» школы, журналы и страховые компании. Острословы заявляли, что вскоре настанет время для «императорских рикш» и «императорских золотарей». В преддверии принятия обещанной конституции все больше говорили о «японском народе». Единство всех со всеми занимало умы. Один журнал писал, что единство синто, конфуцианства и буддизма – это тот «великий Путь», по которому, «как по широкой улице Токио, добровольно шествуют принцы, министры, самураи, крестьяне, ремесленники и купцы, нищие и парии, лошади и коровы, собаки и кошки» [187] .

187

Gluck C. Japan’s Modern Myths. P. 22–23.

Совершенно не случайно, что второй официальный портрет Мэйдзи появился на свет именно в этом году. Год, предшествовавший провозглашению конституции, был употреблен в расчете на создание общенациональных символов, главнейшим из которых являлся сам Мэйдзи.

Заседание Тайного совета

Хосуга Куниаки. Император Мэйдзи наблюдает за соревнованиями по сумо в святилище Яёи

Киоссоне не смог получить разрешения на портретирование. А вот Хосуга Куниаки и не думал его получать. Он просто вообразил себе, как император наблюдает за состязаниями. Весьма показательно, что Мэйдзи обычно изображался в окружении многих людей. При этом не подданные смотрят на него (что более свойственно европейской традиции), а он смотрит на них. В данном случае – на борцов. По всей вероятности, в такой фокусировке взгляда сказался древний запрет смотреть на императора. Именно поэтому цветные гравюры нисики-э столь часто изображают посещение императором массовых зрелищ (театр, цирк, скачки, выставки и т. п). В этих изображениях проявлена идея о том, что император видит, оставаясь при этом невидимым, как то и положено настоящему мудрецу.