Император Николай II и заговор генералов

Кобылин Виктор Сергеевич

У А.И. Гучкова, члена Государственной Думы и Председателя Центрального Комитета нашей партии октябристов, умер сын. Я пошел к нему на квартиру на панихиду. По окончании службы, когда все разошлись, я остался с Александром Ивановичем наедине и начал рассказывать ему все, что слышал от своего знакомого в банке. Удивленный подробностями моего рассказа, особенно о дне восстания, Гучков вдруг начал меня посвящать во все детали заговора, называть его главных участников, расписывать те благие результаты, к которым должен будет привести подготовляемый переворот.

– Хотите, я вам покажу мою переписку с генералом Алексеевым, вот тут она, – сказал он, подводя меня к своему письменному столу и вынимая целую кипу мелко исписанных писем.

Я понял,

что попал в самое гнездо заговора. Председатель Думы Родзянко, Гучков и Алексеев были во главе его. Принимали участие в нем и другие лица, как генерал Рузский, и даже знал о нем А.А. Столыпин, брат Петра Аркадьевича. Он был журналист, довольно легкомысленный и не серьезный. “Вдовий брат”, называло его “Новое время”.

Мои сведения, однако, обеспокоили Гучкова, ему хотелось, чтобы тайна не была разглашена, и он старался вызвать мое сочувствие; мои возражения не имели успеха.

Другим человеком представился мне Гучков, чем я знал его раньше. Умеренный, убежденный конституционный монархист, стал открытым злобным революционером, настроенным больше всего против особы Государя Императора.

Под чьим давлением действовал он?

Англия была вместе с заговорщиками. Английский посол сэр Бьюкенен принимал участие в этом движении, многие совещания происходили у него.

Петербург был набит бородачами запасными, большей частью из рабочих фабрик и заводов. Каждый солдат получал из революционного фонда ежедневно 25 рублей. Это происходило в конце 1916 года, а восстание было назначено 22 февраля 1917 года.

Было время еще предупредить заговор и ликвидировать зачинщиков. Через несколько дней я отправился к Штюрмеру, тогда Председателю Совета министров, и по долгу присяги доложил ему, что видел и знал.

– Примите меры, доложите Государю, – сказал я ему.

В ответ на это я услышал, что он прикажет немедленно поставить около своей квартиры трех городовых, а меня просит достать от Гучкова его переписку с Алексеевым.

– Власть в ваших руках, я указал вам даже, где хранятся письма, полиция должна произвести выемки, а не я, – ответил я ему.

Никаких мер не было принято.

Как-то в декабре 1916 года меня будят в 7 часов утра.

– Вас просит по телефону немедленно приехать Председатель Государственной Думы Родзянко.

Я встречался с ним, но никакой близости не было; что бы это значило?

Приезжаю и вот в продолжении, может быть, двух часов, он меня допрашивал, что я знаю и откуда про заговор и как отношусь к нему; потом намеки и разные угрозы.

Я не был откровенен с ним и мы расстались. Заговорщики боялись за свою шкуру, а власть продолжала бездействовать и с каждым днем развязка приближалась» (кн. А.В. Оболенский «Мои воспоминания»).

А вот что пишет Императрица Государю: (18 сент. 1916 г.): «Теперь идет переписка между Алексеевым и этой скотиной Гучковым, и он начинит его всякими мерзостями – предостереги его, это такая умная скотина, а Алексеев, без сомнения, станет прислушиваться к тому, что тот говорит ему против нашего Друга, и это не принесет ему счастья».

(Письмо от 20 сент.) «…Гучков старается обойти Алексеева – жалуется ему на всех министров… и отсюда понятно, почему Алексеев так настроен против министров, которые на самом деле стали лучше и более согласно работают, дело ведь стало налаживаться, и нам не придется опасаться никакого кризиса, если они и дальше так будут работать». «Пожалуйста… не позволяй славному Алексееву вступать в союз с Гучковым, как то было при старой Ставке. Родз. и Гучков действуют сейчас заодно, и они хотят обойти Ал., утверждая, будто никто не умеет работать, кроме них. Его дело заниматься войной – пусть уж другие отвечают за то, что делается здесь».

(Письмо 21 сент.) «Я прочла копии двух писем Гучкова к Алекс, и велела буквально скопировать одно из них для тебя, чтобы ты мог убедиться, какая это скотина! Теперь мне понятно, почему А. настроен против всех министров – каждым

своим письмом он будоражит бедного А., а затем в письмах его факты часто намеренно извращаются… Надо изолировать А. от Гучк., от этого скверного, коварного влияния». «Начинаю с того, что посылаю тебе копию с одного из писем к Алексееву – прочти его, пожалуйста, и тогда ты поймешь, отчего, бедный генерал выходит из себя. Гучков извращает истину, подстрекаемый к тому Поливановым, с которым он неразлучен. Сделай старику строгое предостережение по поводу этой переписки, это делается с целью нервировать его, и вообще эти дела не касаются его, потому что для армии все будет сделано, ни в чем не будет недостатка… Видно, как этот паук Г. и Полив. опутывают Ал. паутиной – хочется открыть ему глаза и освободить его. Ты мог бы его спасти – очень надеюсь на то, что ты с ним говорил по поводу писем». (28 окт.) «Только не говори Алексееву, что ты узнал от меня… я чувствую, что этот человек меня не любит».

Председатель Совета министров Штюрмер, которого, как мы видели, кн. Оболенский в своих воспоминаниях обвинил в бездействии, на самом деле сделал по этому поводу доклад Государю, в котором подчеркивалось, что Гучков, сведения сообщаемые Алексееву, распространяет в тысячах экземпляров в действующей армии. Вот что было, между прочим, в этом докладе: «Е.И.В. мной представлен экземпляр письма на имя ген. Алексеева от члена Государственного Совета А.И. Гучкова с изветом на ген. Беляева, министров путей сообщения – Трепова, торговли и промышленности – кн. Шаховского, земледелия – графа Бобринского, а также на председателя Совета министров. При этом Е.В. мной доложено, что по полученным мной из департамента общих дел сведениям копии этого письма распространяются в десятках тысяч экземпляров по всей России». «Е.В. изволил указать Алексееву на недопустимость такого рода переписки с человеком, заведомо относящимся с полной ненавистью к монархии и династии». «Его Величество, – заканчивал Штюрмер свой доклад в Совете министров, – изволил высказать, что для прекращения подобных выступлений достаточно предупредить Гучкова о том, что он подвергнется высылке из столиц». Гучкову был запрещен въезд только в действующую армию.

А Государыня, которая понимала положение лучше, чем многие другие, писала в письме к Государю: «…это еще не так ужасно, как все прочее, выход мы найдем, но вот эти скоты Родзянко, Гучков, Поливанов и К-о являются душой чего-то гораздо большего, чем можно предполагать (это я чувствую) – у них цель вырвать власть из рук Министров».

Государыня понимала, что заговорщики готовят переворот, и стремилась всеми силами убедить в этом Государя. Государь верил в свою армию, Он был слишком благороден, слишком чист, чтобы допустит, что Его ближайшие помощники являются людьми, которые сочувствуют затеваемым заговорам и даже принимают в них участие. Вот что пишет Мельгунов, которого уж никак нельзя обвинить в том, что он пристрастен в описываемых им событиях: «А.Ф. действительно предчувствовала нечто “гораздо большее” – монархия была в преддверии “дворцовых заговоров”, о которых говорили, пожалуй, даже слишком открыто, не исключая аристократических и великокняжеских салонов. Слухи о разговорах, что необходимо обезвредить и укротить “Валиде” (так именовалась Царица в семейной переписке Юсуповых), не могли не доходить до А.Ф. В одной из версий такого “дворцового переворота”, имевшей сравнительно скромную цель изолировать Царя от вредного влияния жены и добиться образования правительства, пользующегося общественным доверием, так или иначе оказался замешанным и ген. Алексеев… Этот план, связанный с инициативой не Гучкова, а с именем кн. Львова – в переписке его имя упоминается только в декабре – изложен нами в книге “На путях к дворцовому перевороту” в соответствии с теми конкретными данными, которыми мы пока располагаем. Отрицать участие в нем Алексеева едва ли возможно, как это делает упорно ген. Деникин» (С. Мельгунов «Легенда о сепаратном мире»).