Император Николай II и заговор генералов
Шрифт:
“Михайлов, помоги мне, сними с погон вензеля”.
“Никак нет, не могу, увольте. Никогда это делать не согласен, не дай Бог и смотреть”, – и он потупившись отошел.
Генерал Цабель замолчал, нахмурился и стал сам ковырять что-то на погонах. Но совершенно неожиданно вышла на самом митинге. Оказалось все солдаты собственного Его Величества полка были в вензелях, кроме явившихся без вензелей командира полка генерала Цабеля и его адъютанта, поручика барона Нольде» (Дубенский).
Заражали русский народ сверху. Старались и социалисты, и Государственная Дума, а потом Совдеп и… господа офицеры («младо-турки», окружение Гучкова, а когда его вышибли, его преемника Керенского – Барановский, кн. Туманов, Якубович, Половцев,
О миссии Иванова я долго говорить не буду. Сбитый с толку телеграммами Алексеева и телеграммой Государя, посланной под сильнейшим давлением Рузского, обманутый разговорами по телеграфу с ловкими Бубликовым и Ломоносовым, старый и недалекий от природы, генерал Иванов прибыл в Царское, был у Государыни, которая спокойно его выслушала и высказала мысль, что Иванову надо вернуться назад, так как помочь делу было уже поздно. Он недолго простоял в Царском со своим отрядом и затем вернулся в Могилев. В Могилеве он часто беседовал с Дубенским. Последний записал эти разговоры. “Самое величайшее бедствие – это отказ Царя от царства. Алексеева знаю хорошо, он ведь мой начальник штаба; Алексеев человек с малой волей и величайшее его преступление перед Россией – его участие в совершенном перевороте. Откажись Алексеев осуществлять планы Государственной Думы, Родзянко, Гучкова и других, я глубоко убежден, что побороть революцию было бы можно, тем более, что войска на фронтах стояли и теперь стоят спокойно и никаких брожений не было. Да и Главнокомандующие не могли и не решились бы согласиться с Думой без Алексеева”. Этот разговор я записал немедленно по уходе Николая Иудовича» (Дубенский).
Есть много версий об аресте Государя. Многие утверждают, что Алексеев узнал об этом в последнюю минуту от приехавших четырех членов Думы во главе с Бубликовым. Воспоминания ген. Тихменева это категорически опровергают. «По взволнованному и недоумевающему лицу К. (Кислякова, товарища министра путей сообщений, прикомандированного в Ставке, ставшего сразу на сторону революции, это его не спасло, и он был впоследствии “растерзан большевицкой толпой в Полтаве”. – В. К.), я увидел, что случилось что-то особенное. “Я пришел к Вам по-дружески за советом”, сказал он мне; «вот я только что получил шифрованную телеграмму от Некрасова с известием, что завтра утром приедут в Могилев четыре члена Государственной Думы для того, чтобы арестовать Государя и отвести в Петроград. Мне воспрещается осведомлять кого-либо об этом и приказано приготовить секретно поезда и паровозы. “Видите ли, – ответил я ему, или Вы должны были уж держать все это в секрете и никому не говорить, или раз Вы пришли ко мне за советом, то вот Вам мой ответ: вот у поезда стоит мой автомобиль, садитесь в него и немедленно поезжайте к Алексееву”. К. уехал к Алексееву» (Ген Н. Тихменев «Из воспом. о посл. дн. преб. Имп. Ник. И. в Ст.).
Таким образом, мы видим, что Алексеев знал о предстоящем аресте Государя еще накануне и ничего не предпринял. Не сообщил об этом Государю и не протестовал в Петроград. Отныне Алексеев будет верным исполнителем всех директив своего нового начальства – Временного правительства и военного министра Гучкова, а затем Керенского.
В день отъезда 8 марта Государь, еще ничего не зная о своем предстоящем аресте, пожелал попрощаться со всеми чинами штаба. Об этом пишет Лукомский: «Государь вошел и, сделав общий поклон, обратился к нам с короткой речью, в которой сказал, что благо Родины, необходимость предотвратить ужасы междоусобицы и гражданской войны, а также создать возможность напрячь все силы для продолжения борьбы на фронте – заставили Его решиться отречься от престола в пользу своего брата В. кн. Михаила Александровича; что В. Кн., в свою очередь, отрекся от престола.
Государь обратился к нам с призывом повиноваться временному правительству и приложить все усилия, чтобы война продолжалась до победного конца.
Затем, пожелав всем всего лучшего и поцеловав генерала Алексеева, Государь стал
Дальше описывают отъезд Дубенский и Мордвинов. «Сейчас по своем прибытии Бубликов передал распоряжение временного правительства о запрещении адмиралу Нилову следовать с Государем и цриказание остаться в Ставке. “Что же, я арестован?” – спросил мрачно Нилов. “Нет, но Вы должны остаться здесь”, – ответил Бубликов. Нилов гневно отошел и я, стоявший с ним рядом, искренно ожидал, что адмирал как-либо оскорбит депутата.
После переговоров Бубликова с генералом Алексеевым оказалось, что Государь должен считать себя арестованным и лишенным уже свободы. Это распоряжение произвело крайне тяжелое впечатление на всех и вызвало большое волнение и негодование среди свиты и некоторых других лиц Ставки.
“Как, почему, с какой стати, какие основания, неужели Алексеев решится передать это заявление Его Величеству”, – говорили многие. Оказалось, однако, что генерал Алексеев передал Государю: “Ваше Величество должны себя считать как бы арестованным”. Я не был при этом разговоре, но слышал, что Государь ничего не ответил, побледнел и отвернулся от Алексеева. Пришло еще минут 10–15. Мы все напряженно стояли у вагонов при полной тишине… Отворилась вагонная дверь, и Государь стал спускаться по ступенькам на рельсы. Тут плотным кольцом окружили Его Величество провожавшие… Большинство со слезами целовали руки Царя… Затем Государь поднялся в свой вагон и подошел к окну, стараясь его протереть… Наконец поезд тронулся. В окне вагона виднелось бледное лицо Императора с его печальными глазами. Генерал Алексеев отдал честь Его Величеству.
Последний вагон Царского поезда был с думскими депутатами; когда он проходил мимо генерала Алексеева, то тот снял шапку и низко поклонился. Помню этот поклон депутатам, которые увозили Царя “как бы арестованным”, тяжело лег на сердце и окончательно пошатнул мое мнение об Алексееве».
Дальше Дубенский пишет: «Сдача Великим князем (его не допустили до верховного командования, несмотря на его заслуги в деле отречения Государя. – В. К.) верховного командования генер. Алексееву повергла всех в уныние и стало ясно, что революция теперь не остановится и скорая погибель армии, а с ней и России, неизбежны. Ставка при этом хорошо понимала, что генер. Алексеев Верховным Главнокомандующим ни по своему характеру, ни по своим способностям, ни по системе своего труда, при котором он стремился одинаково внимательно разрешать и крупные и мелкие вопросы, быть не может».
А вот что пишет Мордвинов: “Вот до чего мы дожили”, – вырвалось у меня в обращении к генералу Алексееву, пришедшему проводить Государя и стоявшему рядом со мной в коридоре вагона Его Величества…
– Это все равно должно было случиться, – после краткого раздумья, но уверенно возразил он мне, – если не теперь, то случилось бы потом не позднее, как через два года.
Что этим он хотел сказать?.. Почему упомянул об этом сроке? Я глядел на собравшуюся кругом поезда, еще с утра, громадную толпу людей, сосредоточенно молчаливую, почтительную, в большинстве грустную, подавленную.
Я видел слезы у многих.
Я чувствовал, что они пришли проводить не низложенного врага-Монарха, а покидавшего их своего природного, чтимого Царя… Этот русский народ не понимал всего совершившегося; он думал иначе, чем его Думские представители и “русские” генералы. Он думал: “нет, так не должно было бы быть ни теперь, ни потом”».
И виновнее всех, хуже всех был генерал Алексеев. Этот «мученик», как хотят его выставить. Напрасно, надо знать правду, как бы она не было неприятна. Надо, чтобы поколения, которые будут жить после нас, знали, как погибло Русское Православное Царство и кто был повинен в этом. «Нет ничего тайного, чтобы не стало явным».