Император ярости
Шрифт:
Но мне не нужно.
Я могу читать между строк «острых наклонностей» и «не предавалась физическому контакту» лучше, чем большинство, и вижу надпись на стене.
В ее прошлом есть тьма.
Кто-то причинил ей боль.
Поврежденный, как видно, узнает поврежденного.
Шепот Фреи за пределами ее гостиничного номера снова врезается в мой мозг.
Я буду хорошей.
Это была простая фраза, достаточно невинная. Но она врезалась в меня, как нож в живот. То, как она сказала это — мягко, покорно, как будто
Она вернула меня в место, которое я пытался забыть. В то время, когда те же слова были моей спасательной соломинкой, моей мольбой о милосердии.
Я буду хорошим.
Закрываю глаза, когда воспоминание о тех темных годах, проведенных в тюрьме, созданной моим дедом, невольно всплывает на поверхность, и прошлое угрожает поглотить меня.
Это были черные времена. Они наступили после ночи крови и ужаса в моем доме, когда моя семья была убита огнем и пулями, пока я прятался на глубине бассейна, дыша дымным воздухом через садовый шланг.
Ночь, когда я увидел Кира, крадущегося по периметру бойни, после того как я наконец поднялся из глубин.
После той ночи я пошел жить к моему деду, Касперу.
У большинства людей воспоминания о дедушках связаны с теплой улыбкой, креслом-качалкой, может быть, хобби столярного дела или рыбалкой.
Мои на вкус как яд.
Мой дед был нацистским симпатизантом4, горьким, жестоким, дьявольским монстром. В его загородном доме глубоко в норвежских лесах на краю озера был не только я. Там уже жили два других мальчика, когда я прибыл: Йонас и Филип.
Как и я, они были без семьи, из сломанных, черных прошлых. Но Каспер взял нас не из доброты.
Он сделал это из жестокости и садизма, из-за какой-то ебанутой, нацистской идеи, что он хочет сделать из нас «истинных арийцев».
Те годы, наполненные тем, что Каспер постоянно вбивал в нас свою ненавистную, злобную доктрину, были адом. Они были кровавыми и ужасающими.
Из нас троих я был тем, кто посередине. Я мог выдержать злобу и жестокость Каспера, но я никогда не принимал его извращенное мировоззрение и ядовитую риторику.
Йонас пошел другим путем. Сирота с улиц Осло, он тоже мог выдержать жестокость Каспера. Но там, где я держался против его промывания мозгов, Йонас нырнул с головой. Он был любимцем Каспера. Его лучшим учеником. Его идеальным маленьким ненавистным нацистским питомцем.
А потом был Филип.
Филип, с добрым сердцем и сломанной улыбкой. Филип, который просто хотел кого-то, кого он мог бы назвать семьей.
— У него никогда не было шанса.
Я буду хорошим.
Вздрагиваю, вспоминая, как Филип повторял эти слова Касперу снова и снова, отчаянно пытаясь остановить избиения, молясь, что на этот раз, только этот раз, Каспер будет удовлетворен.
Он никогда не был. Ни с Филипом, ни со мной.
Я больше не тот мальчик. Но слова Фреи —
Я ушел после того, как она сказала это, исчез в ночи без единого слова, не потому что хотел, а потому что мне нужно было. Мне нужно было расстояние, пространство, чтобы дышать и привести голову в порядок. Но даже сейчас, спустя часы, звук ее голоса все еще витает, как призрак в моем сознании. Он тянет за что-то сырое внутри меня, что должно было оставаться похороненным.
Я буду хорошим.
Я сжимаю кулаки.
Она заставляет меня чувствовать, что теряю контроль.
Я потратил годы на строительство стен, укрепляя себя против мира. Она убирает кирпичи один за другим. И я не могу себе этого позволить.
Заставляю себя отвернуться от балкона и отбросить мысли о Фрее. Сегодняшний вечер не о ней. Сегодняшний вечер о свадьбе Кензо и Анники.
Церковь заполнена солдатами Якудзы и Братвы. Это должно быть — ну, есть — пороховая бочка, готовая взорваться, но именно поэтому мы здесь: чтобы похоронить кровопролитие. Остановить спираль хаоса, прежде чем весь город превратится в зону войны.
Ножи могут быть убраны, но напряжение в воздухе ощутимо, как будто все здесь знают, что этот мир — хрупкая, легко разрушаемая иллюзия.
Хмурюсь, потирая глаза. Мне все еще не удалось поспать. Ранее хаос вспыхнул с обеих сторон этого предполагаемого перемирия, когда никто не мог найти Хану, Аннику или Фрею после девичника.
Я, конечно, точно знал, где они были.
Но не мог ничего сказать. Я не мог раскрыть, что отследил Фрею до чертового Монреаля, взломав ее различные социальные аккаунты и отследив IP.
В извращенном смысле, сегодня было слегка забавно наблюдать, как все мечутся, пытаясь найти невесту и ее подруг. Но двадцать минут назад они втроем появились, выглядя растрепанными и похмельными как черт, в Uber из Канады.
Я, возможно, испытал особое удовлетворение, заметив злобные фиолетовые следы на шее Фреи.
Мои следы.
Стою впереди, наблюдая, как Анника идет по проходу к Кензо, сопровождаемая этим ублюдком Киром. Кензо ждет у алтаря, стоический, как всегда, его выражение лица нечитаемо для большинства.
Я, однако, могу читать моего кузена как книгу.
Так было с тех пор, как мне было одиннадцать, и я сбежал из ада, в котором жил с моим дедом. Именно тогда я пришел жить к моей тете Астрид и моим троим кузенам, Кензо, Такеши и Хане. Так и Хана на несколько лет младше Кензо. Так что, когда я появился, почти его возраста, мы стали не разлей вода.
Для меня его чувства ясны: он ненавидит, что его заставляют вступить в этот брак по расчету. В то же время, Кензо был мужской главой этой семьи с тех пор, как был мальчиком. «Семейный долг» — это то, чем он живет и дышит. Так что, даже если это не то, что он выбрал бы для себя, он сделает это, потому что таков он.