Император Юлиан
Шрифт:
– Так от нас ничего не добиться, - спокойно промолвил я, обращаясь к Виктору.
– Но, Август…
– Можешь быть свободен.
– Он получил предупреждение. Позднее я поговорил с каждым генералом в отдельности.
Судя по всему, большинство сохраняет мне верность. Вот что, к примеру, сказал мне Иовиан. Он сидел у меня в палатке, его туника промокла от пота, а лицо побагровело не только от жары, но и от вина.
– Я готов выполнить любой приказ Августа.
– Голос у него низкий, с хрипотцой, оттого что он пьет крепкие германские напитки, обжигающие горло.
– Даже если я прикажу двигаться на юг, к Персидскому заливу?
Иовиан неловко
– Это очень далеко, но если такова будет воля Августа…
– Нет, пока я не собираюсь этого делать. Он вздохнул с облегчением:
– Значит, скоро мы вернемся домой, правда? Я промолчал.
– Дело в том, что чем дольше мы здесь стоим, тем труднее нам становится. Жара, персы…
– Персы разбиты…
– Но у Шапура еще осталось множество солдат, а главное - это его страна.
– Половина ее принадлежит нам по праву победителя.
– Да, государь, но сможем ли мы ее удержать? Что до меня, то я за то, чтобы поскорее отсюда выбраться. Говорят, вместе с персами на нас налетают демоны, особенно по ночам.
– Я чуть не рассмеялся этому дурню в лицо, а сам с невинным видом предложил:
– Помолись своему богочеловеку, чтобы он их отогнал.
– Если демоны против нас, значит, такова воля Христа, - благочестиво ответил он.
– Я улыбнулся:
– Мне больше по нраву такие боги, которые покровительствуют тем, кто в них верует.
– Не знаю, Август. По-моему, надо поскорее заключать с персами мир и убираться подобру-поздорову. Впрочем, не мне это решать.
– Вот именно. Впрочем, я обдумаю твой совет. Иовиан ушел, а я еще больше впал в уныние.
Через несколько минут я совершу очередное жертвоприношение.
Юлиан Август
15 июня
По мнению Мастары, что бы я ни предпринял, мне угрожает большая опасность. Я приносил жертвы богам вчера и нынче утром, но никаких знамений нет, боги молчат. Я больше часа молился Гелиосу и смотрел ему в глаза, пока не ослеп, - тщетно. Я оскорбил его, но чем? Не могу поверить, что, возроптав на бога войны, я восстановил против себя всех олимпийцев. Кто еще так ревностно служил им?
Невитта сообщил мне, что солдаты из Азии уже поговаривают о моем преемнике, который их "спасет", но, по-видимому, популярной кандидатуры на мое место еще не найдено. Виктора они слушают, но не любят. Аринфея? В императоры? Нет, немыслимо, даже его мальчики и те восстанут против этого. Салютий? Он мне верен, и все же… Да что это? Я становлюсь ничуть не лучше Констанция: мне кажется, что со всех сторон меня окружает измена. Впервые я стал бояться удара кинжалом в ночи. Теперь Каллист спит на земле у моей кровати, а немой не смыкает глаз всю ночь и наблюдает, не появится ли на пороге моей палатки чья-нибудь тень? Я не мог себе представить, что дойду до такого. Смерти в бою я не боялся, но никогда не думал, что буду бояться подосланного убийцы. И тем не менее это так. Я думаю об этом все время, с трудом засыпаю, а когда это удается, мне снится смерть - внезапная, страшная, насильственная. Что со мной случилось?
На столике возле кровати лежат трагедии Эсхила. Только что я взял их, открыл наугад и прочитал: "Соберись же с духом. Страдания, достигнув высшей точки, не длятся долго". Итак, я достиг ее. Будет ли избавление от страданий быстрым или медленным?
Почти
Когда Приск собрался уходить, Максим хотел остаться, но я не позволил, сославшись на усталость. Я подозреваю даже его: а вдруг он в сговоре с Виктором? Все знают, каким влиянием на меня он пользуется, а ведь его можно купить, лишь бы цена была сходной… Да что это я, совсем с ума схожу? Кто-кто, а Максим должен быть мне верен. Другого ему не остается - без меня бы галилеяне живо сняли ему голову с плеч. Прекрати, Юлиан, или скоро ты сойдешь с ума и уподобишься тем императорам, которые не могли наслаждаться кратким днем жизни из-за страха перед бесконечной ночью смерти. Я все еще жив, все еще победитель Персии.
Завтра мы отправляемся домой. Я отдал этот приказ на закате. Солдаты встретили его приветственными кликами. Они не подозревают, сколько нам еще идти отсюда до Кордуэна. У них одна радость: мы уходим из Персии! А я знаю одно: богиня Кибела открыла, что во мне возродился Александр Великий, но я не сумел быть достойным ни ее, ни Александра. Он - вновь призрак, ая - ничто.
Мне следовало согласиться на мир, предложенный Шапуром. Теперь, когда мы уходим, таких выгодных условий уже не получить.
Приск:Казалось бы, я хорошо знал Юлиана, но даже я не догадывался, что он находится в таком отчаянии. Надломленный человек, который нервно набрасывал эти строчки, и гордый, смеющийся полководец, у которого мы с Максимом в те дни часто ужинали, - совершенно разные личности. Мы, естественно, понимали, что он нервничает, но Юлиан и виду не подавал, как велик в нем страх насильственной смерти. Время от времени он лишь отпускал шуточки о своем возможном преемнике и сказал однажды, что из христиан предпочел бы видеть на этом месте Виктора - тогда через год после его коронации эллинская вера получила бы миллионы новых приверженцев. Но кроме этого - ничего. Юлиан был такой же, как всегда. Он быстро и много, захлебываясь, говорил - мы засиживались до поздней ночи, так как он спорил со мной о смысле тех или иных высказываний Платона, цитировал по памяти классиков и подтрунивал над Максимом, который был полным профаном в литературе и философии. Этот великий маг, всегда общавшийся непосредственно с богами, не снисходил до чтения догадок о том, что ему было доподлинно известно.
15 июня Юлиан отдал приказ двигаться на север вдоль Тигра в Кордуэн и Армению. Поход подходил к концу, и даже Хормизд наконец понял: персидским царем ему не бывать.
16 июня мы свернули лагерь. Юлиан предложил мне сопровождать его в пути. Лишь прочитав его дневники, я понял, что то был великий актер - в тот день он казался героем из легенды, его энергия била через край. Борода и волосы Юлиана выгорели под солнцем и стали пшеничного цвета, руки и ноги сильно загорели, но лицо было ясное и безмятежное, как у ребенка; даже нос перестал шелушиться, и казалось - голова Юлиана изваяна из эбенового дерева. Впрочем, мы все загорели дочерна, кроме бедных галлов - они под солнцем только обгорают докрасна, и у них слезает кожа. Многие из них пострадали от солнечного удара.