Император
Шрифт:
– Вот пусть мул вам дом и строит.
– Тьфу ты…. Вот ведь загнули цену!
– А вы еще подумайте, что выгодной своей покупкой лишаете нас нынче удовольствия от лицезрения казни еретика, – почесав лоб, напомнил рыцарь. – Да-да, хороший каменщик при строительстве дома – первое дело. Ладно! Из уважения к вам и вашим прошлым заслугам – девяносто пять флоринов! Ну как, согласны? По рукам?
– Черт с вами. – Ратман покривил губы и решительно кивнул: – По рукам! Пишите грамоту купли-продажи…
– О, Святая Дева, – сейчас?
– Поставьте подпись и скрепите вашей печатью… а я уж потом все, что надо, сам напишу.
– Ох,
С грамотой в руке ратман подошел к телеге с перевязанным пленником:
– Здравствуйте, пан Ярослав.
Резко обернувшись, еретик улыбнулся так широко и счастливо, будто встретил вдруг самого лучшего друга, с которым не виделся целую тысячу лет:
– Герр Отто! Вот так встреча. Как ваша жена, детишки, все по добру ли?
– Да, все по добру.
– Ой, как я за них рад!
– Вот что, пан Ярослав, – Штальке присел на телегу рядом с пленником. – Сегодня в полдень я отправлю вас в Жатец, а оттуда – в Дрезден.
– Но мне не надо в Жатец! Тем более – в Дрезден.
– Молчите и слушайте. Вот вам грамота – в ней сказано, что вы – мой человек, каменщик, с ней и поедете… иначе вас ждут большие неприятности.
– Спасибо, герр Отто, – уразумев, в чем дело, от души поблагодарил чех. – Я так почему-то и думал, что мы с вами еще увидимся… вот и увиделись же! И теперь уж вы мне помогли. Знаете что, герр Отто? Вы – честный и порядочный человек, хоть и немец, а ведь профессор Ян Гус говорит – добрый немец куда лучше худого чеха, ведь так?
– Так, так… – Ратман оглянулся по сторонам и неожиданно для себя улыбнулся: – Честный и порядочный человек, надо же! Кто бы слышал…
– Что-что вы говорите?
– Да нет, ничего. Удачи в пути, пан Ярослав! И… не попадайтесь в плен больше.
Глава XII
Император
Жижка снова уехал к Гусу, в Прагу, а вот князя Егора профессор словно пригласить забыл, что ничуть не коробило Вожникова: кто-то же должен был оставаться при войске, приглядывать за тем же Прокопом Большим. Почему б и не королю Русии? Князь, король в те времена в первую очередь считались благородными рыцарями, а уж потом – государственными деятелями. Принять участие в какой-нибудь войнушке за тридевять земель и там с честью погибнуть, вообще не беря в расчеты интересы собственного народа, было среди европейских монархов явлением общепринятым, взять хотя бы знаменитого Ричарда Львиное Сердце или – чего далеко ходить – короля Чехии Яна Люксембурга, нашедшего свою гибель в битве при Креси, сражаясь за французов против англичан, за тысячи миль от родного дома.
А русский-то князь тем более – по вере своей ортодокс-еретик, вот и примкнул к еретикам, уж не к католикам же!
Именно поэтому ни Гус, ни курфюрсты, со многими из которых Егор уже наладил курьерскую связь, не считали поступок князя чем-то из ряда вон выходящим. Ну, приехал какой-то король или эрцгерцог из своей далекой страны повоевать в Богемии за святое дело – что в этом необычного-то? Старый король Ян тоже много где воевал… Да и вообще, столь славного рыцаря, как князь Георгий Заозерский, почел бы за честь пригласить в свое войско и сам император Сигизмунд. Если б, конечно, русич не был еретиком – а с еретиками (будь они хоть кто) разговор короткий – костер, и никак иначе!
Впрочем,
Почтение, конечно, кое-какое выказывали – все-таки владетельная особа, но так, не слишком-то, публика на горе Табор собралась особая – все равны.
Уезжая, Жижка оставил за себя сразу двух человек – Прокопа Большого и князя, чему явно завидовал пан Свободек, то и дело метавший на Вожникова горящие нешуточной ненавистью взгляды. На них Егор не обращал особого внимания, однако и полностью не игнорировал, хорошо представляя, на что способны такие люди, как Свободек.
Егор еще несколько раз встречался с возницей Добружей, все там же, в пивной «У чаши». Правда, ничего нового о Свободеке не узнал, но все же старался держать последнего под самым пристальным наблюдением: пламенные, с горящими глазами революционеры обычно либо предатели и циники, либо отморозки. Одно из двух, и третьего не дано.
О, как вцепился пан Свободек в неожиданно возвратившегося Ярослава Гржимека – сей улыбчивый пан сотник словно явился с того света, да именно оттуда и явился, со своей прежней милой улыбкой рассказывая о том, как побывал в рыцарском плену.
– Да недолго я там и был, – потягивая пивко, говорил сотник собравшимся вокруг него охотникам послушать разные байки, а таких в лагере таборитов (как, собственно, и везде) набралось немало. – Конечно, не сносить бы мне головы, кабы старого знакомца не встретил, по Праге еще…
Этим знакомцем сильно заинтересовался пан Свободек, устроивший улыбчивому сотнику самый настоящий допрос, разве что пока без пыток – и тут, по мнению Вожникова, «замполит» был в своем праве: предатели и шпионы среди таборитов кишмя кишели, так вот и этот Ярослав – как-то странно с ним вышло. Помогли бежать, надо же! Это что же за друг такой?
– Говорю же вам – немец!
– Ага, ага, немец, значит. – Пан Свободек азартно потер руки и кивнул писарю.
Тот заскрипел пером, старательно выводя буквы чешской грамоты, появившейся в стране благодаря все тому же профессору Гусу, который – как позже Лютер – перевел Библию на чешский язык, попутно заложив основы национальной грамматики.
Почему Свободек не писал сам? Ведь грамотен же? Почему скрывал свое образование? Ладно, пусть не скрывал со всей тщательностью, но не афишировал. А не писал сам, потому что – «не царское это дело», пусть все люди равны, но некоторые равнее других. И то подчеркнуть надо, чтоб всякое быдло свое место знало.
Наверное, именно так – в меру цинично и, в принципе, вполне разумно и рассуждал «замполит»… Впрочем, очень может быть, у него имелись и какие-то иные резоны, Вожников пока не мог их точно установить, хотя и прилагал к тому все старания.
– Думаю, этого Гржимека надо казнить, – заявил вечером на собрании командиров пан Свободек. – В эти его сказки насчет друга немца я что-то слабо верю. А вы, уважаемые?
– Я тоже не верю, – угрюмо кивнул Прокоп Большой.
– Однако прямых доказательств предательства сотника нет! – сидевший на краю тяжелой скамьи князь задумчиво покачал головой.