Император

РуНикс

У Данте Марони есть кто-нибудь, кого можно использовать против него?

У него была она. У него был ребенок, о котором он даже не знал. Она должна была рассказать ему. Боже, ей нужно было сообщить ему.

Амара открыла рот, но ее глаза оставались прикованными к стене над его головой, где все еще свисали верёвки. У нее перехватило горло. Жирные пальцы скользнули по ее сознанию, капая смолой в легкие, давя на нее.

— Черт возьми, посмотри на меня!

Крик проник в туман.

— Амара, малышка, посмотри на меня, — крикнул

мужчина издалека. — Покажи мне свои прекрасные глаза.

Прекрасные глаза. Она знала этот голос — этот голос дыма, шоколада и скрученных простыней.

Данте.

Она посмотрела на него, на секунду сбитая с толку, почему он здесь. Последний раз его не было здесь. Она находилась в этой комнате одна, напугана. Теперь она была напугана — очень, очень напугана. Ее руки начали дрожать.

— Амара, — его темные глаза смотрели на нее, жестокие, интенсивные и сияющие. — Я собираюсь убить каждого человека в этом доме за это. Ни один из них не приблизится к тебе. Я обещаю. Поверь мне, малышка.

Она начала дрожать.

Она доверяла ему, но ее воспоминания продолжали противоречить его словам. Амара пыталась успокоить свое сердце, перепробовала все уловки из книг, чтобы закрыть дверь в ее сознании, но оно пробиралось. Она застряла в густом болоте боли, желая вылезти, двигаться вперед, но застряла.

Может, сказать Марони, что его маленькая подружка здесь?

Смех. Насмешки. Боль. Кровь.

Амара закрыла глаза, веревки на ее запястье натирали кожу, шрам на шее казался петлей, отметины на ногах вспыхивали, ускользая в ее собственной крови, когда она хромала.

— Я здесь, с тобой, Амара, — прозвучали слова, утаскивая ее обратно в настоящее.

Она сосредоточилась на этом, на нем, на веревках, врезавшихся в его грудь, когда он наклонился к ней, на одной татуировке, которая была у него на груди, тату, которую она облизывала бесчисленное количество раз.

Победить.

Данте говорил, что несколько битв стоило сознательно проиграть, если это означало выиграть войну, а он всегда побеждал. Она тоже одержит победу. Ей нужно победить. Против придурков, которые ее преследовали, против одержавших ее демонов, против людей, которые ее не принимали. Ей нужно победить.

Не отрывая глаз от его груди, она глубоко вздохнула, взявшись за руки стула.

— Вот так, малышка, — ободрил он ее. — Успокойся. Я здесь, с тобой. Ты не одна. Я прямо здесь. Вот так, сделай еще один вдох.

Его голос успокаивал ее, другие воспоминания просачивались, заменяя уродливые, его жестокое обещание ей помимо ее больничной койки, месяцы его односторонних разговоров с ней каждый день, когда она не могла говорить, его грязные слова шепчущие ей в кожу каждый раз, когда они соединялись телами, то, как он бормотал секреты ей на ухо, пока они лежали в постели. Его голос был связующей нитью на протяжении многих лет, несущей столько прекрасных воспоминаний. Голос дыма, шоколада и скрученных простыней.

Амара позволила этому омыть ее, чувствуя, как ее сердце потихоньку замедляется.

Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но слов

не было. Она сглотнула.

— Все в порядке, — сказал он ей. — Ничего не говори, просто кивни. Теперь ты в порядке?

Она беззвучно кивнула, ее глаза встретились с его темно-карими.

— Если мои подозрения верны, — начал он разговорчиво, как если бы они тусовались в каком-то кафе, — Кто-то из Наряда проболтался, что я приехал в Лос-Фортис, чтобы увидеть тебя в Синдикате.

Что тебе известно о Синдикате? — прошептал уродливый голос, готовый снова затащить ее обратно.

— Это те люди, которых я расследовал под поверхностью последние несколько недель, — сообщил он ей, внимательно наблюдая за ней. — Я расскажу тебе всю историю, когда мы выберемся отсюда. И мы выберемся отсюда, Амара.

Уверенность, с которой он это сказал, немного ослабила ее нервы.

Она видела его, действительно видела его и то, как он изменился за эти недели. Во-первых, на его лице была темная борода, чего она никогда раньше не видела. Она заставляла его выглядеть более диким и опасным, и она не была уверена, что против этого. Но именно его глаза заставили ее остановиться. В них, во всей ауре было что-то более темное, и это заставило ее задуматься. Она не была уверена, было ли это из-за смерти его отца, или его прихода к власти, или его пребывания под прикрытием, но это закалило его, даже наедине, так, как она раньше не видела.

— Почему ты убежала? — спросил он ее, не сводя с неё пристального взгляда, удерживая ее взгляд. — Ты знала, что я жив.

Амара сглотнула. Она должна была рассказать ему. Но сначала ей нужно задать ему свой вопрос.

— Почему ты мне не сказал? — прохрипела она едва слышным шепотом.

Его брови слегка приподнялись, прежде чем в глазах появилось понимание.

— Ты злишься на меня.

Боже, она хотела ударить его.

Амара почувствовала, что ее начинает трясти, жестокость эмоций переполняет ее, боль, которую она подавляла годами, вырвалась на поверхность, смешиваясь с яростью пребывания в этом месте, смешиваясь с агонией того момента, когда она подумала о нем мёртвым, смешиваясь с болью от того, что так долго была одна, смешиваясь с чувством вины за то, что не рассказала ему о ребенке, смешиваясь с паникой, которая все еще пронизывала ее. Все это слилось воедино в эмоций, пока она не смогла отличить одно от другого, все ее тело начало дрожать на стуле, а глаза горели.

— Амара.

Услышала она его голос издалека, каждый слог становился все дальше и дальше, она терялась в море эмоций, утопая в каждой из них, закрывая глаза.

Она не могла дышать.

— Ты можешь ослабить веревки?

Случайный вопрос просочился сквозь туман.

Она открыла глаза и увидела, что он спокойно смотрит на нее.

— Они не потратили время на то, чтобы связать тебя, — сообщил он ей. — Ты была без сознания, и они хотели удержать меня, поэтому не сосредоточились на тебе. Полагаю, у тебя довольно свободные узлы. А со шрамами на запястьях кожа даст тебе больше места, чтобы вытащить их. Как думаешь, ты сможешь это сделать?