Император
Шрифт:
– Нет. Еще в Афинах он с пламенным рвением искал истину и теперь утверждает, что нашел ее.
– Здесь, среди египтян?
– В Александрии, у христиан.
– А хромая девушка, сопровождавшая философа, тоже верит в распятого бога?
– Да, она сиделка или что-то в этом роде. Однако есть что-то великое в мечтаниях этих людей.
– Правда ли, что они поклоняются ослу и голубю?
– Вздор.
– Я тоже не совсем этому верил. Но, во всяком случае, они добры и заботятся о всех страждущих, даже чужих, не принадлежащих к их числу.
– Откуда ты знаешь это?
– Да ведь в Александрии много говорят о них.
– К сожалению. Я не преследую призрачных
– Я бы желал, чтобы жизнь совсем оканчивалась смертью, – сказал Антиной задумчиво. – Однако же…
– Ну?
– Если бы я знал наверное, что найду в том другом мире тех, которых мне хотелось бы увидеть снова, я пожелал бы второй жизни.
– Значит, ты желал бы снова и целую вечность толкаться и тесниться среди массы старых знакомых, которых от первого до последнего смерть посылает в другой мир?
– Нет, но я желал бы, чтобы мне было позволено вечно жить с некоторыми избранными.
– А я принадлежал бы к их числу?
– Да! – вскричал Антиной с жаром и прижал губы к руке Адриана.
– Я знал это. Но ни за какую цену, даже из-за тебя, моего любимца, я не пожелал бы отказаться от единственного права, которое составляет преимущество человека перед бессмертными богами.
– Какое право ты подразумеваешь?
– Право выйти из рядов живущих, как только небытие мне покажется сноснее существования.
– Боги, разумеется, не могут умереть.
– А христиане желают умереть только для того, чтобы присоединить к старой жизни новую.
– Более прекрасную, чем первая на земле.
– Они называют ее блаженною. Мать этой вечной жизни – неутомимая жажда существования – не умирает даже среди самых несчастных людей; ее отец – надежда. Они веруют в отсутствие страданий на том, другом, свете, потому что тот, кого они называют Искупителем, распятый Христос, якобы освободил их от будущей скорби своей смертью.
– Разве может кто-нибудь взять на себя страдание другого, как тяжесть или одежду?
– Они говорят это, и мой друг из Афин в этом убежден. В сочинениях по магии имеются указания, каким образом можно перенести несчастье не только с людей на животных, но и с одного человека на другого. Были даже произведены по этому поводу замечательные опыты над рабами, и в некоторых провинциях мне все еще приходится бороться против человеческих жертв для умилостивления или умиротворения богов. Вспомни только о невинной Ифигении, приведенной к алтарю 162 . Разве не сомкнулся треснувший форум после того, как Марк Курций бросился в трещину? 163 Если судьба пускает тебе вслед смертоносную стрелу и я принимаю ее своей грудью, то, может быть, судьба довольствуется этим ударом, не спрашивая, в кого попала стрела.
162
Когда штиль, посланный разгневанной Артемидой, удержал в Авлиде греков, стремившихся в Трою, жрец Калхас объявил, что богиню можно умилостивить, принеся ей в жертву Ифигению, которую Артемида подменила оленьей самкой и затем унесла в облаке.
163
По преданию, в 362 г . до н.э. на
– Боги были бы слишком прихотливы, если бы они не захотели принять твоей крови вместо моей.
– Жизнь есть жизнь, – возразил император, – и жизнь юноши дороже жизни старика. Тебя ожидает еще много радостей.
– А ты нужен для всего мира.
– После меня явится другой. Ты честолюбив, мальчик.
– Нет, господин.
– Что же это значило в таком случае? Все поздравляли меня с сыном Вером, только ты не поздравил. Или тебе не нравится мой выбор?
Антиной покраснел и со смущением опустил глаза, а Адриан сказал:
– Говори откровенно то, что думаешь.
– Претор болен.
– Ему остается жить немного лет, а когда он умрет…
– Он может выздороветь.
– Когда он умрет, я должен буду искать себе другого сына. Как ты думаешь: от кого каждому, будь то раб или консул, в особенности приятно слышать слово «отец»?
– От того, кого он искренне любит.
– Совершенно верно, и в особенности, когда этот единственно любимый предан ему с непоколебимой верностью. Я такой же человек, как и другие, а ты, мой славный мальчик, стоишь теперь ближе всех к моему сердцу, и я благословлю тот день, когда сумею позволить тебе назвать меня «отцом» перед всем миром. Не прерывай меня. Когда ты крепко заберешь в руки всю свою волю, когда ты с неослабным вниманием, как на охоте, будешь всматриваться в деятельность окружающих тебя людей, когда ты постараешься изощрить свой ум и усвоить то, чему я буду учить тебя, тогда может случиться, что со временем вместо Вера Антиной…
– Только не это! – вскричал юноша, сильно побледнев и подняв руки с умоляющим видом.
– Величие, которое нам внезапно посылает судьба, кажется нам страшным только до тех пор, пока оно для нас ново, – возразил Адриан. – Моряк скоро привыкает к бурям, и в конце концов человек носит багряницу так же свободно, как ты свой хитон.
– О господин, прошу тебя, оставь эти мысли, – сказал Антиной тревожно, – я не гожусь для величия!..
– Из маленьких ростков вырастают пальмы.
– Но я только бедная маленькая былинка, прозябающая в твоей тени. Гордый Рим…
– Рим – мой слуга. Он уже не раз подчинялся управлению людей невысокого звания, и я желал бы ему показать, как идет пурпурная мантия к прекраснейшему из его сынов. Мир вправе ожидать такого выбора от императора, которого он уже давно знает как художника, то есть как жреца всего прекрасного. Если он не согласится, то я заставлю его сообразовать свой вкус с моим.
– Ты издеваешься надо мною, цезарь, – возразил встревоженный вифинец. – Не можешь же ты говорить это серьезно, и если ты в самом деле меня любишь…
– Ну, мальчик?
– То позволь мне тихо жить для тебя и заботиться о тебе и затем не требуй от меня ничего, кроме почтения, любви и верности.
– Которыми я обладаю уже давно; и я желал бы вознаградить моего Антиноя за эти богатые дары.
– Оставь только меня при себе, позволь мне, когда это будет нужно, умереть за тебя.
– Я думаю, мальчик, что ты был бы способен принести для меня ту жертву, о которой мы говорили.
– В любой час, не пошевельнув бровью.
– Благодарю за эти слова. Каким приятным сделался этот вечер, а я ожидал такого дурного.