Император
Шрифт:
– Предоставь это Венатору, – возразил любимец. – Ты должен для него, для меня, а если хочешь, то и для себя самого, достать какой-нибудь забавный наряд и маску. Он желает нарядиться сатиром, а я должен присоединиться к праздничным шествиям в каком-нибудь другом наряде.
– Хорошо, – сказал ваятель. – Я сейчас иду и принесу что нам нужно. В нашей мастерской лежит пропасть уборов для свиты Диониса. Через полчаса я возвращусь со всем этим скарбом.
– Поспеши, – просил Антиной. – Мой хозяин не любит ждать. И притом… притом… еще одно…
Делая это предостережение,
– Венатор очень близок к императору. Берегись говорить при нем что-нибудь кроме хорошего об Адриане.
– Разве твой хозяин соглядатай цезаря? – спросил Поллукс, недоверчиво глядя на юношу. – Понтий уже делал мне подобное предостережение, и если это так…
– Нет, нет, – поспешно прервал его Антиной, – но у них нет тайн друг от друга, а Венатор говорит много и не может ни о чем умолчать.
– Благодарю тебя; я буду осторожен.
– Постарайся. Я желаю тебе добра.
Вифинец протянул руку художнику с выражением теплого чувства в прекрасных чертах и с невыразимо грациозным жестом.
Ваятель пожал ее, но Дорида, глаза которой, точно очарованные, не отрывались от Антиноя, схватила сына за руку и вскричала, совершенно взволнованная зрелищем, которым она наслаждалась:
– О красота! О, самими богами изваянная священная красота! Поллукс, мальчик, можно подумать, что это один из небожителей сошел на землю.
– Какова моя старуха? – засмеялся художник. – Но, право, друг, она имеет основание восторгаться; и я восторгаюсь вместе с нею.
– Не упускай его, не упускай его, – сказала Дорида. – Если он позволит тебе сделать его изображение, тогда у тебя будет что показать миру!
– Желаешь? – спросил Поллукс, прервав речь матери и обращаясь к Антиною.
– Я еще не соглашался позировать ни для одного художника, – отвечал юноша, – но для тебя сделаю это охотно. Мне грустно только, что и вы тянете ту же песню, что и все остальные. До свидания, я должен вернуться к хозяину.
Как только юноша вышел из домика привратника, Дорида воскликнула:
– Чего стоит какое-нибудь произведение искусства – это я могу только смутно чувствовать; но что прекрасно – это я знаю не хуже всякой другой александрийской женщины. Если этот мальчик будет тебе позировать, то ты сделаешь нечто такое, что очарует мужчин и вскружит голову женщинам, и тебя станут посещать в твоей собственной мастерской. Вечные боги, у меня такое ощущение, как будто я выпила вина! Подобная красота все-таки выше всего! Почему нет никакого средства уберечь такое тело и такое лицо от старости и морщин?
– Я знаю одно средство, мать, – возразил Поллукс, идя к двери. – Оно называется искусством, и оно может сообщить этому смертному Адонису бессмертную юность.
Старуха с веселой гордостью посмотрела вслед сыну и подтвердила его слова сочувственным кивком головы.
В то время как она кормила своих птиц, обращаясь к ним с множеством ласкательных словечек и, позволяя своим особенным любимцам клевать хлебные крошки с ее губ, молодой ваятель шел большими скорыми шагами по улицам.
Нередко в темноте
Почти ничего не видя и не слыша, он думал об Арсиное и по временам об Антиное, а также о том, в каком положении, в виде какого героя или бога можно изобразить его лучше всего.
У цветочного рынка, вблизи гимнасия, его мысли на одно мгновение были отвлечены в другую сторону картиной, приковавшей его взоры, которые умели быстро схватывать все необыкновенное, что попадалось навстречу.
На своем маленьком черноватом ослике ехал высокий хорошо одетый раб, держа в правой руке букет цветов, необычайно пышный и красивый. Возле него шел какой-то пестро одетый господин с роскошным венком на голове и в комической маске, скрывавшей его лицо. За ним следовали два бога садов 106 гигантского роста и четверо хорошеньких мальчиков.
106
Бог садов – Приап.
В рабе Поллукс узнал слугу архитектора Венатора; что касается до замаскированного господина, то ваятелю показалось, будто он его тоже где-то видал, но где – этого он не мог, да и не потрудился вспомнить.
Сидевший на осле всадник, должно быть, выслушивал совсем неприятные вещи, так как он очень тревожно смотрел на свой букет.
Обогнав эту странную группу, Поллукс стал снова думать о других вещах, более близких его сердцу.
Боязнь, отражавшаяся на лице Мастора, не была лишена основания, так как говоривший с ним господин был не кто иной, как претор Вер, которого александрийцы называли «поддельным Эротом».
Вер сто раз видел ближнего раба императора при его господине, тотчас узнал его и из его присутствия в Александрии вывел простое и верное заключение, что и его повелитель тоже должен находиться здесь.
Любопытство претора было возбуждено, и он тотчас же напал на бедного малого, тесня и запутывая его сбивчивыми вопросами.
Так как всадник резко и грубо вздумал от него отделаться, то Вер счел за лучшее сказать ему, кто он такой.
Перед знатным господином, другом императрицы, раб потерял свою уверенность. Он запутался в противоречиях и хотя ни в чем не признавался, но все-таки, вопреки своей воле, внушил спрашивавшему уверенность, что Адриан находится в Александрии.
Прекрасный венок на Масторе, который привлек внимание претора, не мог принадлежать рабу, это было ясно. Какое же он имел назначение?
Вер стал расспрашивать снова, но Мастор не выдал ничего до тех пор, пока Вер не потрепал его тихонько сперва по одной, а потом по другой щеке и весело сказал:
– Мастор, добрый Масторчик, выслушай меня. Я буду делать тебе предложения, а ты, кивая, приближай свою голову к голове дважды двуногого осла, на котором ты сидишь, как только тебе понравится какое-нибудь из них.