Император
Шрифт:
Веселый и полный надежды, Вер оставил ее; правда, преобразившееся существо Сабины тронуло его сердце; правда, он желал остаться ей верным и после усыновления; его глаза блестели. Однако же они блестели не так, как у счастливого сына; они сверкали, как глаза бойца, который может смело надеяться на победу.
Его жена, несмотря на поздний час, еще не ложилась в постель.
Она слышала, что по возвращении домой он позван был к императрице, и дожидалась его с некоторым беспокойством, потому что не привыкла к тому, чтобы от Сабины исходило что-нибудь хорошее.
Быстрые шаги ее мужа громко раздались в каменных стенах спавшего дворца. Она услыхала их издали и пошла
Сияющий, взволнованный, с раскрасневшимися щеками, он протянул к ней обе руки.
Она была так красива в своей ночной одежде из тонкой белой ткани, а его сердце было так полно, что он прижал ее к груди с такой же нежностью, как в вечер после свадьбы. Она тоже любила его теперь не менее, чем тогда, и в сотый раз чувствовала себя счастливою от того, что этот неверный повеса, как шкипер после дальнего плавания, стремящийся в родную гавань, постоянно возвращается в ее объятия, к ее неизменно верному сердцу.
– Луцилла, – вскричал он, освобождаясь от ее объятий, – Луцилла, вот это была ночь! Я всегда судил о Сабине иначе, чем все вы, и с благодарностью чувствовал, что она расположена ко мне. Теперь все между нами выяснилось вполне. Она назвала меня своим милым сыном, а я ее – своею матерью. Я буду ей благодарен за это; и пурпур, пурпур принадлежит нам! Ты будешь супругой цезаря Вера, будешь наверное, если императора не устрашат какие-либо небесные знамения!
В быстрых словах, которые отзывались не только самоуверенностью счастливого игрока, но также чувством умиления и благодарности, он описал ей все, что пережил у Сабины.
Его свежая, уверенная радость заставила умолкнуть сомнения Луциллы и ее страх перед чем-то огромным, что, маня и угрожая, подходило к ней все ближе и ближе.
Перед своими удивленными глазами она видела милого ей человека, видела своего мужа на императорском троне, а себя – в сияющей диадеме той женщины, которую ненавидела всеми силами души.
Дружеское расположение ее мужа к императрице, верная привязанность, соединявшая его с нею с детских лет, не беспокоили ее. Но женщины готовы предоставить своему избраннику всякое счастье, всякий дар, только не любовь какой-либо другой женщины, и прощают ей скорей ненависть и преследование, чем эту любовь.
Луцилла была глубоко взволнованна, и одна мысль, которая несколько лет таилась в глубине ее сердца, оказалась в этот день могущественнее сдерживавшей ее силы.
Адриана считали убийцею ее отца, но никто не мог утверждать с уверенностью, что именно он, а не другой кто-нибудь умертвил благородного Нигрина 133 .
В этот час ее душу с новой силой взволновало старое подозрение, и, подняв правую руку как бы для клятвы, она вскричала:
– О, судьба, судьба! Мой муж – наследник человека, который умертвил моего отца!
133
Нигрин был заподозрен в заговоре против Адриана, которого он собирался убить во время охоты.
– Луцилла, – прервал ее Вер, – думать об этом ужасе – нехорошо, а говорить – безумие. Не говори этого в другой раз никогда, а меньше всего сегодня. Пусть то, что, может быть, случилось прежде, не губит настоящего и будущего, которое принадлежит нам и нашим детям.
– Нигрин был дедом этих детей! – вскричала римлянка с пылавшими глазами.
– То есть тебе хотелось бы влить в их души желание отомстить императору за смерть твоего отца?
– Я – дочь удушенного!
– Но ты не знаешь убийцы,
Когда Вер со своими несшими факелы рабами проходил через сад Цезареума, он увидел свет в комнате, где жила поэтесса Бальбилла, и весело крикнул ей вверх:
– Добрый вечер, прекрасная муза!
– Доброй ночи, поддельный Эрот.
– Ты украшаешь себя чужими перьями, поэтесса, – сказал он, смеясь. – Не ты, а злые александрийцы изобрели это имя.
– О, и еще лучшие имена, – крикнула она ему вниз. – Чего только я не видела и не слышала сегодня, это просто невероятно!
– И ты используешь это в своих стихах?
– Лишь немногое, и то только в сатире, которую я намерена направить против тебя.
– Я трепещу.
– Надеюсь, от радости. Мое стихотворение обещает передать твое имя потомству.
– Это правда; и чем злее будут твои стихи, тем неизбежнее последующие поколения будут думать, что Вер был Фаоном 134 Сафо-Бальбиллы и что отвергнутая любовь наполнила злобой нежную поэтессу.
– Благодарю за это предостережение; по крайней мере, сегодня ты находишься в безопасности от моих стихов, потому что я устала до обморока.
134
Фаон – красивый юноша, пленивший, согласно легенде, поэтессу Сафо на склоне ее молодости. Не встретив взаимности, она якобы бросилась со скалы.
– Ты рискнула показаться на улице?
– Это было безопасно, потому что у меня был надежный проводник.
– Можно спросить – кто?
– Почему нет? С нами был архитектор Понтий.
– Он знает город.
– И я с ним не побоялась бы сойти в преисподнюю подобно Орфею 135 .
– Счастливый Понтий!
– Еще более счастливый Вер!
– Как мне понимать эти слова, очаровательная Бальбилла?
– Бедного архитектора допускают к себе в качестве хорошего проводника, тебе же принадлежит все сердце твоей прекрасной супруги Луциллы.
135
Орфей (греч. миф.) – легендарный поэт и певец, потеряв супругу Эвридику, умершую от укуса змеи, спустился в преисподнюю и своим пением так умилил богиню Персефону, что та согласилась отпустить с ним Эвридику обратно на землю.
– И ей – мое, насколько его не наполняет Бальбилла. Приятного сна, суровая муза!
– Дурного сна, неисправимый демон! – крикнула девушка и быстро задернула занавеску.
XIV
Человеку, которого постигло несчастье, его будущая жизнь представляется, пока длится ночь, подобной безграничному морю, где он носится, как потерпевший кораблекрушение. Но как только рассеивается тьма, ласковый день указывает ему вблизи на спасительную лодку, а вдали – на гостеприимные берега.