Императорская Россия
Шрифт:
А. Н. Радищев.
Когда Радищев, с недельной щетиной, в одежде со срезанными пуговицами, с мыслями в беспорядке, появлялся перед столом начальника Тайной канцелярии Степана Ивановича Шешковского, из него можно было вить веревки. При запирательстве Шешковский применял к дворянам легкое принуждение. Как писал сын Радищева,
Шешковский сам хвалился, что знает средства вынуждать признания, а именно он начинал тем, что допрашиваемое лицо хватит палкой под самый подбородок, так что зубы затрещат, а иногда и повыскакивают. Ни один обвиняемый при таком допросе не смел защищаться под опасением смертной казни.
Сохранились письма и завещание Радищева, написанные им в первые дни ареста. Из них ясно – Радищевым в Петропавловской крепости владел страх, подчас истерическая паника. Видно, что человек готовился
Думаю, что Шешковский был страшен тем, что для Радищева он олицетворял «государственный страх», огромную беспощадную машину насилия, которая могла превратить человека в прах, пыль. Здесь, в тесном и темном каземате, по стенам которого сочилась вода, человек в полной мере понимал свою беззащитность. Его не спасали ни дворянские привилегии, ни законы. Ждать помощи снаружи было бессмысленно. Хозяин застенка мог сделать с тобой все, что угодно. Нужно было только собрать остатки мужества и не позволить ему сшить коллективное дело, заговор. И Радищев сумел отстоять себя в этом неравном состязании. На суде произошел такой диалог:
Судья: С каким намерением сочинили вы оную книгу?
Радищев: Намерения при сочинении другого не имел, как быть известным в свете сочинителем и прослыть остроумным писателем.
Судья: Кто именно вам в этом сообщники?
Радищев: Никого сообщников в том не имел.
Судья: Чувствуете ли важность своего преступления?
Радищев: Чувствую во внутренности моей души, что книга моя дерзновенна, и приношу в том мою повинность…
Заглянем в источник
По воле государыни Радищев оказался в крепости. Это было серьезным испытанием для психики человека, особенно если он был не из простонародья. Современник Радищева Григорий Винский описывает в своих мемуарах, как его приняли в Петропавловской крепости сразу после ареста:
«Не успел я, так сказать, оглянуться, как услышал: “Ну, раздевайте!” С сим словом чувствую, что бросились расстегивать и тащить с меня сюртук и камзол. Первая мысль: “Ахти, никак сечь хотят!” (согласно привилегиям, дворяне не подлежали телесным наказаниям. – Е. А.) – заморозила мне кровь; другие же, посадив меня на скамейку, разували; иные, вцепившись в волосы и начавши у косы разматывать ленту и тесемку, выдергивали шпильки из буколь и лавержета, заставили меня с жалостью подумать, что хотят мои прекрасные волосы обрезать. Но, слава Богу, все сие одним страхом кончилось. Я скоро увидел, что с сюртука, камзола, исподнего платья срезали только пуговицы, косу мою заплели в плетешок, деньги, вещи, какия при мне находились, верхнюю рубаху, шейный платок и завязку – все у меня отняли, камзол и сюртук на меня надели. И так, без обуви и штанов, повели меня в самую глубь каземата, где, отворивши маленькую дверь, сунули меня в нее, бросили ко мне шинель и обувь, потом дверь захлопнули и потом цепочку заложили… Видя себя в совершенной темноте, я сделал шага два вперед, но лбом коснулся свода. Из осторожности простерши руки вправо, я ощупал прямую мокрую стену; поворотясь влево, наткнулся на мокрую скамью и, на ней севши, старался собрать распавшийся мой рассудок, дабы открыть, чем я заслужил такое неслыханно-жестокое заключение. Ум, что называется, заходил за разум, и я ничего другого не видал, кроме ужасной бездны зол, поглотившей меня живого».
Такое сидение в темноте в течение нескольких дней было хорошо продуманным шагом, психологической обработкой изнеженного узника.
Судьба Радищева была решена уже в самом начале его дела. Вообще-то Радищеву страшно не повезло. Он не вовремя написал свое произведение и попал под обычную в России кампанию. В книге Радищева, написанной довольно плохо, затрагивались те современные проблемы России, о которых часто писали другие авторы в русской печати, в том числе и сама Екатерина II. Однако, к несчастью Радищева, книга вышла в тот момент, когда императрица решила положить конец распространению «французской заразы». Уже в Сибири он признавался, что если бы издал книгу лет за десять до Французской революции, то его еще наградили бы как автора, указавшего на многие пороки системы. Но тут наградой стали кандалы и Петропавловка. Книга его была сожжена, прах развеян. Радищева за «умствования, разрушающие покой», признали государственным преступником, приговорили к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь. В первый раз в новой истории России общегражданский суд выносил суровый приговор автору художественного произведения, которое признали призывом к бунту. В качестве главного доказательства судьям вслух читали «Путешествие из Петербурга в Москву». Суд был формальностью – все решили пометы императрицы на полях книги… Судьба Радищева оказалась печальной. Его приговорили к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь. Как говорили в старину, «Сибирь – та же Россия, но только пострашнее». Пять лет провел в Илимске Радищев. Он жил там несравненно лучше, чем другие узники. Отдельный дом, разрешенные прогулки по окрестностям. Он собирал гербарии, охотился. Сестра жены привезла к нему детей, он учил их наукам. Потом Радищев женился на этой женщине. Любопытно, что местный урядник пытался сорвать с Радищева взятку. Он полагал, что начальник столичной таможни попал сюда за злоупотребления по финансовым делам. На второй день своего царствования Павел I распорядился освободить Радищева, а Александр I вернул
Суровая участь ждала и попавшего в опалу знаменитого московского просветителя и масона Николая Новикова. Как уже сказано выше, в 1790-х годах Екатерина II изменила свое мнение о масонах. Они стали ей казаться проводниками идей революции. К тому же Екатерина II подозревала (не без оснований) в связях с масонами собственного сына Павла, которого не любила и не хотела видеть на престоле после себя. Поэтому Новиков был арестован, его издательство закрыто, без суда его заключили в Шлиссельбургскую крепость сроком на 15 лет. Это, по мысли Екатерины II, должно было стать предупреждением всем, причастным к масонству. Суровая расправа с Радищевым, Новиковым, а также автором пьесы «Вадим Новгородский» Яковом Княжниным произвела гнетущее впечатление на тех, кто знал Екатерину II – сторонницу свободы слова.
Совет при высочайшем дворе. Имперская идея
Неудачный проект Панина 1763 года не отбил у Екатерины охоту учредить Совет, а лишь скорректировал план создания будущего совещательного органа. Вся предыстория самодержавия говорила о необходимости создания такого органа. В результате Екатерина пошла по традиционному пути и в конце 1768 года создала такой «Совет при высочайшем дворе», компетенции которого четко не определялись, а общая задача его деятельности была сформулирована по-старинному туманно:
Иметь как рассуждение, так и бдение, дабы ничего не было упущено, что служить может к обороне и безопасности государства, также и к военным действиям, о чем о всем сей Совет беспосредственно Нам докладывать должен.
Словом, советуйте, а мы посмотрим! Естественно, что в состав Совета вошли только близкие, доверенные сановники Екатерины. Совет занимался множеством дел, но императрица при окончательном решении могла и не считаться с советами его членов.
Созданный Совет нельзя рассматривать изолированно от всей системы власти, которая сложилась при Екатерине. Он был одним из ее важных элементов, причем общий характер созданной системы и ее функционирования строился на началах, прямо противоположных тем, о которых ратовал в своем проекте Панин. Это было, по терминологии историков русского права XIX века, «личное начало». Оно проявилось в реформе Сената, когда генерал-прокурор А. А. Вяземский приобрел огромную власть – большую, чем его предшественники, начиная с первого генерал-прокурора П. И. Ягужинского. Известно, что в секретной инструкции Вяземскому Екатерина написала: «Совершенно надейтеся на Бога и на меня, а я, видя ваше угодное мне поведение, вас не выдам». Таким образом, воля императрицы была выше закона. Личное начало проявлялось и в том значении, которое придавалось при Екатерине II президентам трех важнейших коллегий – Военной, Адмиралтейской и Иностранных дел. Эти президенты – доверенные люди, фактически были министрами, управлявшими своими учреждениями практически без всякой коллегиальности. В этом видна давняя, еще с петровских времен традиция выделения трех первейших коллегий из ведомства Сената и отсутствие в них коллегиальности.
Ко временам Екатерины II введенная Петром Великим коллегиальность управления не выдержала испытание временем ни в Сенате, ни в центральных учреждениях. Система самодержавия, порожденное им господство фаворитов, «ласкателей» и «сильных людей», низкая исполнительская культура чиновников – все это делало коллегиальность формальной и малоэффективной.
Изменения в сфере высшего и центрального управления были связаны не только с неэффективностью коллежского начала, но и с желанием Екатерины II глубже, чем ее предшественники, вникать в дела и реально управлять страной. Известно высказывание Екатерины II о том, что она часто видит тщетность всех своих усилий. Что бы она ни делала, для России это остается каплей в море. Если отбросить литературность этого высказывания, то можно понять проблемы императрицы – повелительницы гигантской страны, размеры которой продолжали увеличиваться. В царствование Екатерины II разнообразные геополитические факторы, связанные с расширением империи, начинают оказывать все более серьезное влияние на внутреннюю политику, устройство государства. Если при Петре I, когда Россия получила название империи, для политики все же были еще характерны типично средневековые представления о статусе многих завоеванных и добровольно присоединенных к России нерусских территорий как о «вотчинах», «царствах» русского царя, то в екатерининское время все изменилось. По мере расширения экспансии на Запад (разделы Польши) и Юг (завоевание Причерноморья и Крыма) эта политика становится имперской, то есть она отражает комплекс имперских идей властвования над другими народами в многонациональной стране. Сутью ее в аннексированных землях, лежащих за пределами первоначального расселения великорусской народности, становятся три начала: русификация, централизация и унификация.
Нужно учитывать и психологию Екатерины – вчерашней иностранки, страстно хотевшей, чтобы русские признали ее своей. Основная линия родства Екатерины с Россией шла через империю, династию. Она воспринимала себя не вдовой Петра III, а членом династии Романовых. Когда Екатерина II пишет: «Покойная моя бабка», – то имеет в виду не Альбер тину Фредерику Баден-Дурлахскую, а императрицу Екатерину I. В таком же контексте она использует выражение «предки мои», говоря о династии Романовых. Не случайно граф Сегюр, видевший императрицу на показательных учениях на знаменитом Полтавском поле, писал: «Удовольствием и гордостью горел взор Екатерины II. Казалось, кровь Петра Великого струилась в ее жилах».