Императорская Россия
Шрифт:
Заметки на полях
Вообще, восстановление погибшей в XV веке при драматических обстоятельствах православной Византийской империи было давней мечтой российских политиков и идеологов. Нужно учесть, что с той давней поры Россия находилась в окружении неправославных государств и народов и испытывала религиозное и культурное одиночество. Не будем забывать, что из всех конфессий только православные оказались (и до сих пор) грубо отторгнутыми от своих святынь, и в первую очередь от Храма Святой Софии, превращенного в мечеть. При этом значительная часть православных – южные славяне, а также греки, румыны, валахи и другие православные народы, находились под тяжким османским игом. Освобождение их от него, очищение от мусульман Константинополя и его святынь было всегда официальной целью России и, во многом, мечтой многих просвещенных русских людей в самой России, видевших в этом свой долг перед Богом. В немалой степени под воздействием этих чувств возникла концепция «Москва – третий Рим», утверждавшая приоритет православия в собственных глазах и делавшая Россию единственно «правильным» преемником погибшей православной империи – «второго Рима». Это порождало комплексы и фобии, надежды и мечты. Сознание своей религиозной исключительности возвело стены изоляционизма вокруг России, сделало неприемлемыми любые союзы, связи и даже контакты с другими христианами, на которых в Москве смотрели как на еретиков, отступников от истинной веры, косвенных (а порой и непосредственных) соучастников гибели Византии.
Вместе с тем в сознании балканских славян столетиями жила вера в то, что наступит час и придут русские братушки, чтобы освободить их от чужеземного ига…
С этими обстоятельствами нельзя не считаться, когда речь идет о внешней политике России на Юге в последние пять столетий…
С
Не в восторге от планов Екатерины был и ее ближайший союзник – австрийский император Иосиф II. Он ясно давал понять, что предпочитает иметь дело со слабыми «соседями в чалмах», чем с сильными и агрессивными «соседями в треуголках». Поэтому из всех огромных планов отвоевания Константинополя и создания империи удалось осуществить только обучение великого князя Константина греческому языку.
Войны с Турцией и Швецией
Путешествие Екатерины II в Тавриду, не скрываемые императрицей грандиозные завоевательные планы вызвали крайнее раздражение Турции, которая не считала себя сломленной. В июле 1787 года турки потребовали вывода русских войск из Закавказья, возвращения Крыма и отказа от покровительства Молдавии. Это был неисполнимый ультиматум. Русские ответили отказом, турки начали войну. Вновь Россия оказалась в тяжелом положении – ей пришлось воевать на два фронта. По согласованию с османами в 1788 году с Россией начала войну Швеция. Королю Густаву III, усилившему свою власть в стране, показалось, что наступил благоприятный момент для пересмотра условий Ништадтского мира 1721 года, по которому Швеция потеряла Восточную Прибалтику. Основные войска России были на Юге, там же воевали наиболее талантливые генералы и адмиралы. Шведы планировали разгромить русский Балтийский флот и высадить десант на Дворцовой набережной Петербурга. Опасность была весьма велика. Екатерина II очень беспокоилась и была даже готова для отражения шведского десанта вооружить горожан, создать в Петербурге народное ополчение. От пушечной пальбы русского и шведского флотов у острова Гогланд (то есть в непосредственной близости от Петербурга) содрогались стекла Зимнего дворца, и на улицах ощущалась пушечная гарь. Однако победы адмирала В. Я. Чичагова и успехи сухопутных войск в Финляндии отвели угрозу от столицы. В 1790 году шведы запросили мира, и он был подписан в Вереле. Прежние границы двух государств были вновь подтверждены.
Русско-турецкая же война занимала основное внимание императрицы. На Юге сражались две армии – одна под командованием П. А. Румянцева, другой руководил Г. А. Потемкин, который осуществлял главное командование. Он должен был занять важную крепость турок в Северном Причерноморье – Очаков. Эта крайне важная операция затянулась по вине Потемкина надолго, войска несли большие потери, пока, наконец, в декабре 1788 года крепость не была взята в ходе кровопролитного штурма.
Можно сказать, что эта война стала войной Суворова и Ушакова. Они словно состязались в громких победах – один на суше, другой на море. После того как Суворов блестяще отразил турецкий десант возле Очакова, на мысе Кинбурн в 1787 году, он еще несколько раз наносил туркам поражение – дважды в 1789 году в союзе с австрийцами при Фокшанах, а потом при Рымнике. В этих сражениях суворовские войска продемонстрировали необыкновенную по тем временам подвижность, совершая дальние марши и с ходу вступая в бой. И союзники, называвшие Суворова «генерал-вперед», и противники не могли не признать выдающийся гений русского полководца, побеждавшего численно превосходящего врага. Один из австрийских участников сражения вспоминает, что во время атаки Фанагорийского полка на расположения турок он вдруг услышал дружный смех русских солдат. Этот смех под огнем, в решительную минуту атаки, когда страх смерти леденит даже самые отважные людские души, показался наблюдателю хохотом из преисподней. Однако вскоре он понял, что смех русских солдат, вызванный каким-то забавным обстоятельством, лишь демонстрировал несокрушимый дух суворовских солдат, их уверенность в победе и в своем обожаемом командующем.
Легенды и слухи
Тайна личности Суворова
Среди распространенных в обществе слухов было утверждение, что Суворов был сыном Петра Великого. Этого быть не может – Петр умер в 1725 году, а Суворов родился в 1729 году. Впрочем, как и Ломоносов, Суворов был духовным сыном основателя империи, имел в своей душе некий огромный заряд творческой энергии и страсти. Не нужно представлять Суворова этаким солдатским, лубочным, народным полководцем. Он относился к солдатам так, как и Петр, и как каждый военачальник не колеблясь посылал их на смерть, в огонь тысячами и потом хладнокровно переступал кровавые ручьи, текшие по полям его победных сражений. Для него солдаты были расходным материалом, с которым он работал. А как же иначе на войне! Однако он берег, знал и понимал русского солдата, умел с ним вести дело. Известно, что победитель Наполеона на поле Ватерлоо герцог Веллингтон на поле боя воодушевлял солдат словами: «Вперед, сволочи, вперед, ублюдки, негодяи, висельники!» Все они были навербованы из отребья по кабакам и притонам и иных слов не понимали. В России было иначе. С русским солдатом – вчерашним рекрутом, помещичьим крестьянином обращаться следовало по-другому. Мужик приносил в армию из деревни патриархальность, артельность, дух общины. Для него командир был дворянином, отцом-помещиком, строгим, справедливым, он мог и пошутить, а мог и прибить. Суворов сумел найти нужный и удобный ему свободный тон отношения с солдатами так, что его любили как своего, но на шею не садились.
В чем секрет военного гения Суворова? Почему до сих пор никто в России не смог сравниться с ним по величине военного таланта, что и порождает слухи о его происхождении от Петра Великого? Он считал, что основа военного успеха – смелость, решительность. Суворов развивал в подчиненных чувство превосходства, нравственной силы – матери бесстрашия:
«Сикурс (помощь. – Е. А.), опасность и прочие вообразительные в мнениях слова служат бабам, кои боятся с печи слезть, чтобы ноги не переломить».
Прибытие Суворова в войска имело огромное значение: силы солдат будто удваивались, а противник начинал нервничать. Суворов считал, что самый верный способ приучать солдата бесстрашно смотреть опасности в глаза – не ждать ее, а идти опасности навстречу. Поэтому такое внимание он уделял наступлению, непрерывным маршам, особенно по ночам. Теперь даже трудно представить, как могли его солдаты с полной выкладкой весом почти в пуд пройти в день по 80 верст! «Это еще ничего, – шутил Суворов, – римляне двигались шибче, прочтите Цезаря». Суворов был сторонником штыковой атаки. И дело не в несовершенстве тогдашнего стрелкового оружия, просто он хорошо изучил своего солдата. Склонность русского солдата к рукопашной была всегда инстинктивной, она заложена в национальном характере: шапку оземь! Раззудись рука, пропадай все пропадом – вперед, ура! Этот порыв удальства (обычно без ума) Суворов уснастил воинскими навыками, превратил в орудие победы. Поражает простота принципов, заложенных в суворовской системе. Он считал, что в бою многосложность действий забывается, порождает нерешительность, робость. Больше своего главного маневра солдату знать не нужно и даже вредно. Добивайся всеми средствами, чтобы солдат был уверен в себе, тогда он будет храбр!
Постепенно он стал настоящим любимцем армии – отважным, смелым, суровым к трусам и бездельникам, добрым и простым. О его непритязательности ходили легенды. С детства он приучал себя к аскетизму, в походе спал на соломе, скудно питался. Надо сказать, что легенды о непритязательности Суворова – человека богатого, но скупого – так перемешиваются с реальными фактами, что разделить их трудно, тем более, что сам Суворов плодил легенды о себе. Как пишет французский посол, в ответ на вопрос: верно ли, что Суворов спит одетый, на соломе и даже в ботфортах со шпорами и никогда не расслабляется, тот отвечал, что это неправда: иногда расслабляется – одну шпору отвинчивает!
В сложной личности Суворова было как бы несколько «слоев». Когда читаешь его письма, то кажется, что их писали несколько разных людей – так поразительно меняется их стиль. То это письмо простого, незатейливого солдата, режущего как бы невзначай правду-матку в глаза, не привыкшего держать в руке перо. То это тонкий интеллектуал, знаток литературы, античности, цитирующий классиков. То это прижимистый помещик, который пишет управляющему, чтобы письмо писал для экономии бумаги мелким почерком и с двух сторон листа и сам относил на почту. То это угодливый царедворец, готовый к унижению, к льстивым словам… И все это один человек – Суворов. Долгие годы он был верным клиентом Потемкина, заверял фаворита Екатерины, что «милости ваши превосходят мои силы, позвольте посвятить остатки моей жизни к прославлению столь беспредельных благодеяний». Однако после взятия Измаила Суворов, видя, как стал слабеть великий Потемкин, позволял себе дерзить сановнику. В ответ на вопрос светлейшего, какую награду он желает за взятую турецкую крепость, Суворов отвечал, что он не купец и торговаться не намерен, и его могут наградить только государыня и
Очень много писалось о чудачествах Суворова в присутствии царственных особ. Он сам говорил, что шутит как Балакирев, чтобы говорить царям правду. Это далеко не так. В кривлянии Суворова, в его вызывающем, шутовском поведении – соединение множества комплексов. Комплекс неполноценности и одновременно – превосходства, уверенность победителя и боязнь поскользнуться на придворном паркете. В шутовстве Суворова – своеобразная система защиты, стремление скрыть свою стеснительность, неловкость, неумение вести себя в непривычной обстановке, боязнь показаться смешным…
После победы при Фокшанах Россия быстро завоевала все пространство до Дуная, заняв Кишинев, Белгород, Хаджибей (там была основана Одесса), а также Бендеры. На следующий год, в 1790 году, Суворов штурмом взял Измаил – сильнейшую турецкую крепость на Дунае. Крепость была укреплена по последнему слову тогдашней техники, гарнизоном, превосходящим осадный корпус на 5 тыс. человек (!), командовал отважный комендант, отвергший все предложения Суворова о почетной сдаче. Тогда 11 декабря 1790 года начался штурм крепости. Он был настолько тяжел и опасен, что потом Суворов сказал, что такие крепости штурмуют только раз в жизни. Бои на укреплениях и улицах Измаила отличались необыкновенным ожесточением сторон. Из 35-тысячного гарнизона в бою пали 26 тыс., число погибших жителей Измаила неизвестно. Русские потери составили около 10 тыс. человек.
Адмирал Ф. Ф. Ушаков.
Морские победы Федора Ушакова
Поспешно созданный в Херсоне и Николаеве Черноморский флот начал морскую войну с турками неудачно. В октябре 1787 года он понес сильный ущерб в открытом море от шторма, однако позже под командованием Ф. Ф. Ушакова одержал несколько блестящих побед.
Вначале капитан-бригадир Ушаков на линейном корабле «Святой Павел», командовавший в 1788 году русским авангардом, разбил турок в Фидонисском сражении у одноименного мыса (ныне мыс Змеиный). При этом он применил редкий тактический прием – на своем корабле вышел из боевой колонны и атаковал турецкий флагман адмирала Хасан-паши. Не выдержав смелой атаки, турецкий флагман вышел из боя, следом бежала и вся его эскадра.
В 1790 году в Тендровском сражении, уже командуя всем флотом, Ушаков разгромил турецкий флот, используя свое преимущество в движении, в умении создавать резервы, сосредоточить атаки на флагмане противника.
Еще более впечатляющей стала победа Ушакова при мысе Калиакрия в июле 1791 года. Он обнаружил турецкий флот (18 линейных кораблей и 17 фрегатов), стоявший у берега, под защитой бе реговых батарей. Воспользовавшись тем, что часть экипажей в мусульманский праздничный день находилась на берегу, Ушаков прошел с кораблями между берегом и стоящей на рейде эскадрой, отрезав экипажи от их судов.
Как и при Калиакрии, Ушаков атаковал флагмана и обратил турок в бегство.
«Все чины флота, – писал Ушаков императрице, – с крайним рвением и беспримерной храбростью выполнили свой долг».
Черное море оказалось под полным контролем России. Это побудило султана искать мира. Подписанный в 1791 году в Яссах мир был крайне выгоден России. Он закреплял все ее завоевания в Причерноморье и на Кавказе. Границей двух империй стал Днестр. Правда, о «Греческом проекте» пришлось забыть, потому что война была тяжелой и до разгрома Турции было далеко. К этому времени умер и самый активный сторонник авантюр на Босфоре Г. А. Потемкин.
Станислав-Август Понятовский, король Польский.
Действующие лица
Станислав-Август Понятовский
Польский король Станислав-Август, видевший, как гибнет польская государственность, пытался добиться одобрения реформ политического строя Речи Посполитой у Екатерины II. Как известно, Станислав-Август стал королем исключительно по личному желанию императрицы Екатерины II. В конце 1750-х годов у нее был бурный, горячий роман с красавцем-поляком, но после того, как его, польского дипломата, уличили в связи с женой наследника престола, он, к горю Екатерины, был навсегда выслан из России. Все месяцы разлуки он хотел вернуться, но обстоятельства изменились; у Екатерины II появился новый фаворит – Григорий Орлов, и она уже не хотела возвращения Поня-товского, особенно после переворота 1762 года, когда она стала государыней и опасалась, как бы подданные не обвинили ее в близких отношениях с иностранцем. Но все же она чувствовала некоторую вину перед Понятовским за невольное предательство их любви. Казалось, Екатерина ждала момента, чтобы отблагодарить Понятовского, загладить свою вину. И этот подарок-отступное, которое она вручила Понятовскому, оказался не только ослепительно великолепен, но и чрезвычайно опасен для обоих: отступным стал польский трон. Это произошло после смерти короля Августа III в октябре 1763 года. через год при помощи угроз, насилия и кровопролития Станислав-Август был втащен русскими дипломатами и генералами на престол Польши.
Все сановники Екатерины II были против этого шага, все считали, что государыня сошла с ума, предаваясь воспоминаниям старой любви. Но никто не знал, что кроме воспоминаний о романе у Екатерины II были политические цели в начатой «польской партии». Зато это сразу же понял Понятовский. Узнав о своем жребии, он впал в отчаяние. «Не делайте меня королем, призовите меня к себе», – писал он Екатерине II. Тщетно. Все было уже решено – благодаря Понятовскому Польша должна стать подвластна России… Екатерина II хорошо знала своего бывшего возлюбленного и сознательно делала его марионеткой. Красивый, мужественный любовник Понятовский по своей натуре был слабым, безвольным, легко управляемым человеком. 2 ноября 1763 года он писал Екатерине: «Вы часто мне повторяли, что человек без честолюбия не мог бы нравиться вам. Вы вскормили его во мне… Мои стремления, впрочем, всегда ограничивались обязанностями подданного… Я точно не знаю, что вы хотите сделать из меня при настоящих обстоятельствах, но вы достаточно знаете меня, чтобы понять – такой престол с теми пределами власти, которыми вы хотите его ограничить, с тою моею посредственностью (если не сказать хуже) не есть положение, в котором бы я приобрел славу».
Екатерина знала, что он всегда боится совершить решительный поступок, никогда не рискнет его сделать. Вместе с тем она понимала, что как человек гордый, честолюбивый и тщеславный, Понятовский никогда не откажется от престола. В этом-то и состоял золотой капкан, расставленный Екатериной II. Императрица цинично и расчетливо думала и писала о нем: «Из всех искателей престола он имел меньше всех прав и, следовательно, больше других должен был чувствовать благодарность к России». Так король Станислав-Август стал «своим» королем для России.
Отныне защита короля от его внутренних и внешних врагов была объявлена долгом России. Все это открыло печальную страницу в истории Польши. Недаром Станислава-Августа называли «соломенным королем». Всеми делами в государстве заправлял русский посол Репнин. В 1771 году началось восстание; шляхта объединилась в Барскую конфедерацию, которая свергла короля. Следом идет привычный для русско-польских отношений XVIII века сюжет: ультиматум Петербурга, подкуп членов сейма, русский карательный корпус, кровь, смерть или Сибирь для поляков-конфедератов. Во всем, что происходило в Польше, Понятовский играл самую жалкую роль. Так, в ноябре 1771 года с ним случилось постыднейшее происшествие. На одной из варшавских улиц на его карету напали конфедераты и похитили короля, но потом они один за другим разошлись по каким-то своим неотложным делам. Последний из похитителей вообще бросил короля на произвол судьбы, как ненужную трость…
Прошли годы. Король царствовал, но не правил, приближалась эпоха разделов Польши. Они проходили на глазах короля, и он ничем не мог помочь ни Польше, ни себе – словом, слабый, безвольный человек.
«Государыня, сестра моя! – писал он тогда Екатерине II. – Невзирая на то, что меня огорчает молчание, которое Вашему императорскому величеству угодно хранить по поводу моих последних писем, невзирая также на то, как поражен я был, когда ваш посол, во время нашего последнего с ним разговора, заявил мне в резких выражениях, что судьба четверых моих министров, двое из которых являются моими близкими родственниками, может стать судьбой преступников… Но ведь не для того же, чтобы меня ненавидели, пожелали вы сделать меня королем? Не для того же, чтобы Польша была расчленена при моем правлении, угодно было вам, чтобы я носил корону?»